e a r l i e r
[indent] затертая надпись «добро пожаловать» на замызганном коврике - следы шагов, грязь, машинное масло и уличная пыль, въевшиеся в тяжелую подошву ботинок - гостеприимством тут и не пахнет, душа сжимается до размеров ничтожного, пульсация давления в висках достигает апогея и я борюсь с чувством тошноты, что оседает камнем в солнечном сплетении. поворачиваю ключ в замочной скважине, наощупь нахожу нужный мне выключатель и быстро моргаю, позволяя глазам привыкнуть к желтовато-блеклому свету в прихожей: в квартире холодно, зато стерильно чисто и химозный запах дезинфицирующего средства заполняет собой каждый сантиметр, торопливо и небрежно проникая в легкие - становится душно. я оставляю обувь у входа и быстрым шагом направляюсь в сторону небольшой кухни; щелкаю выключателями - на приборной панели духовки красные циферки указывает на время, которое давно уже перевалило за второй час ночи. оставляю на узкой столешнице бумажные пакеты с продуктами, открываю маленькое окно на полную, чтобы проветрить и взглядом цепляюсь за стопку мятых конвертов на углу стола - наверняка, их оставила мама, прежде чем ушла работать в ночную смену. стягиваю с себя пиджак, закидываю его на спинку близ находящегося стула и закатываю рукава рубашки, после чего глазами скольжу по адресатам - счеты за услуги, несколько брошюр с рекламой, которые сразу же отправляются в урну, предупреждение о неуплате долга вовремя. желудок выворачивается наизнанку, пальцами разворачиваю и вчитываюсь в строчки: злость накатывает волнами, душа рвется наружу, мысли вертятся на кончике языка и я физически ощущаю привкус скрипа собственных зубов, что в крошку; металлическое послевкусие от искусанных изнутри губ - в прошлом месяце отец должен был двадцать миллионов вон. в этом месяце сумма удвоилась. его проблемы с азартными играми начались примерно год назад - сычен получал какое-то извращенное удовольствие от ставок. изначально он ставил совсем немного - несколько тысяч из каждой своей зарплаты, но со временем вложений становилось все больше, а выигрыши так и оставались нулевыми и дело только усугубилось после того, как он потерял свою работу. он попал под сокращение, его вытурили не церемонясь и лучше бы он несколько дней не просыхая опустошал одну бутылку неразбавленного соджу за другой, чем тратил все свои сбережения до последнего на свою катастрофическую неудачу. конечно же, он не говорил о том, на что спускает все, что у него осталось; конечно же, он не говорил о том, что позже начал играть в тхучжон на деньги; конечно же, он не сказал о том, что взял пару кредитов, которые совершенно не был способен выплатить. не говорил до первого письма от коллекторов, которое прочитала мама. в залог он оставил и небольшую квартиру на окраине ахена, и свою старую машину - больше нечего было закладывать. само собой, они не собирались мне говорить о своих проблемах - словно я не почувствую перемены в поведении; не учую тривиальное что-то не так, когда мама проводит в больнице одну ночь за другой, отрабатывая по две или три смены подряд; когда она будет отмахиваться от моих предложений заехать, отмазываясь бесконечными делами; когда поздней, субботней ночью получу емкое сообщение от отца с просьбой одолжить - конечно же, лишь формально, он ведь не вернет - немного денег. после окончания школы было чертовски сложно выбиться и выбраться куда-то за пределы узких улочек, школы в том же районе и жизни, зацикленной буквально в нескольких квадратных метрах пары десятков перекрестков - я все же сумел поступить, окончил университет с неплохими баллами, но так и не начал работать по специальности. первое время хватался чуть ли не за первую попавшуюся работу, пытаясь хоть как-то помочь своим родителям, ровным счетом как и оплатить свое собственное проживание - только после военной службы и демобилизации я схватился за работу, которая обеспечивает мне максимально комфортное существование. номер господина пак хенгу я получил от чонсона - он платил неплохо; переводил деньги на мой счет еще до того, как я успевал выйти из очередного, дорогущего жилого комплекса в сердце апкучжона или на границе чхондама, куда сопроводил такого же очередного, состоятельного клиента - политики, бизнесмены, знаменитости: мне плевать было на их имена, статусы, лица; мне плевать было чем они занимаются, к чему стремятся и куда возвращаются по вечерам - значение имело только то, сколько денег я получаю, предоставляя им гарантию безопасности и наблюдая со стороны за тем, чтобы все прошло в самой идеальной и безупречной форме. в вечно пустующей квартире мебели по минимуму, футон заменял полноценную кровать, на кухне не было почти ничего, потому что ужины всегда на вынос, а в широком шкафу исключительно дорогие костюмы - чтобы соответствовать тем, на кого работаю и не рушить идеальную картинку, не смотря на то, что картинка моей собственной жизни - иллюзорно и приторно хороша лишь со стороны. на деле, жгутом вокруг шеи, отец, сам того не осознавая до конца, все свои долги повесил на меня. — думал ты уже сегодня не приедешь. — отец шлепает голыми стопами по холодному полу; сонно морщится и щурит глаза, заходя на кухню. он даже не смотрю на меня, закрывая окно, а потом подходя к столешнице и неторопливо разбирая пакеты. первое время, мама отказывалась от любой финансовой помощи - мотала головой, отпускала глаза, понижала голос до шепота и цепляла мои пальцы, пытаясь убедить что они справятся и без моего вмешательства; позже, дрожащими руками стала принимать конверты с наличкой, предназначенные для выплаты отцовских долгов и позволяла мне, раз в неделю, закупаться для них продуктами. они знали что по четвергам, после работы, я обязательно загляну: — было много работы сегодня. — отец никак не реагирует и, отчасти, это даже злит: он шуршит пакетами, перебирая овощи и бутылки; достает упаковку острого, говяжьего рамена и отталкивает все остальное в сторону, открывая теперь уже один шкаф за другим в поисках столовых приборов. — ты снова ставил? — голос звучит раздраженно, громко, остро; со стороны даже кажется не моим - слишком резкий, грубый, раздраженный и эта злость внутри меня словно везувий. уничтожит, оставит после себя пепелище, опалит и сожжет все дотла, до последнего будет гореть сизым пламенем. вот только я далеко не помпеи - выстою, вывезу. потому что это не впервой - не в первый раз, он спускает мои деньги не на то, для чего они предназначены; не в первый раз, он нарушает данное обещание; не в первый раз он пользуется одной и той же отговоркой, которая, коронной фразочкой выстреливает и сейчас: — я был уверен что мне повезет, бомгю, — сычен слишком предсказуем; как какой-то заданный математический алгоритм, который никогда не сходит с одной натоптанной и проверенной дорожки, — я был так близок, веришь? — он звучит бодро; тошнотворно-воодушевленно, будто бы гордится своим решением пустить по причинному месту, в очередной раз, все наши старания. отец даже не оборачивается, пока заливает быстрорастворимую лапшу горячей водой и аккуратно накрывает упаковку железными палочками, делая щедрый глоток сикхе. — нет, не верю. — стараюсь говорить спокойно; стараюсь держать себя в руках, пока аккуратно складываю письмо и прячу его в задний карман своих штанов - мне слишком сильно не хочется чтобы об этой сумме узнала мама. вся эта ситуация выводит из себя, бесит, раздражает все нервные окончания. я чувствую себя беспомощным мальчишкой, неспособным решить самое простое, самое элементарное уравнение, ребенком, который не может приблизиться к паршивой финишной прямой, потому что кто-то непрестанно продолжает пихать палки в колеса. растираю коленки до крови, царапины не заживают и двигаться вперед все сложнее и сложнее, а горизонт, как назло, все дальше и дальше. — не верю, сычен. — я встаю со стула, цепляю край пиджака и натягиваю его поверх рубашки. поправляю отросшие волосы; зачесываю длинные пряди пальцами, после чего стягиваю небольшую, тонкую резинку с запястья и собираю их в небольшой хвостик на затылке. скрещиваю руки на груди и фокусирую все свое внимание на отце: теперь уже он смотрит пристально - я замечаю как улыбка плавно исчезает с его лица; замечаю как глаза растерянно бегают по моему силуэту и это выглядит так жалко, что мне практически тошно становится - с трудом верится, что какие-то пятнадцать лет назад, я считал своего отца великим человеком. — я видел сумму твоего долга и я надеюсь это был последний раз, когда мои деньги идут на его увеличение, а не на его погашение. — потому что я больше не имею никакого представления о том, сколько вшивых дней без выходных я должен проработать для того, чтобы обнулить этот чертов долг. потому что я слишком сильно устал решать одну проблему за другой, в череде их бесконечного сосредоточения. — если тебе плевать на самого себя, ради всего святого, подумай хотя бы о своей жене. я не хочу чтобы мама осталась без крыши над головой. — я поджимаю губы и подхожу ближе к моему отцу. он смотрит внимательно; почти что не моргает и наверняка, пытается найти себе очередное, убогое и скудное оправдание, но я не позволяю ему вставить ни единого слова - это так паршиво. я достаю из внутреннего кармана пиджака небольшую пачку денег - умудрился обналичить сразу же после работы; умудрился накопить за последнюю неделю, - и протягиваю ее отцу, который сразу же тянется и чуть ли не железной хваткой впивается в нее. — заплатишь завтра. даже не думай снова ставить. если я увижу еще одно такое письмо, - я демонстративно вытаскиваю ту самую, мятую бумажку из кармана, и свечу ею прямо перед лицом отца, — я больше не буду помогать. — он кивает и я мимикрирую его реакцию, кивая ответно, после чего делаю несколько шагов назад. время уже позднее и я мечтаю поскорее добраться домой и завалиться спать - было бы неплохо отоспаться перед завтрашним днем. я отворачиваюсь, прячу руки в карманах классических штанов и направляюсь в сторону входной двери - сычен следует за мной, громко волочет ноги и дышит совсем не спокойно, хотя, не сомневаюсь, спит он вполне без каких-либо зазрений совести. — и еще, найди работу наконец-то, — сухо и отрешенно, все еще не выдавая ни раздражения, ни толики упрека, которому, наверняка, самое место в этом диалоге. он подпирает оголенным плечом дверной косяк и внимательно наблюдает за тем, как я расторопно обуваюсь - дорога до итэвона займет не меньше получаса, поэтому я стараюсь как можно поскорее покинуть квартиру своих родителей, и я бы даже на прощание не поскупился, если бы не ироничное: — тебе бы научиться с уважением относиться к старшим, бомгю. — я выпрямляюсь; пальцами цепляю дверную ручку и поворачиваюсь в сторону сычена: это даже не усмешка, а какой-то приглушенный смешок. одна из прядок выбивается из тугого хвостика и я заправляю ее за ухо, после чего лишь торопливо мотаю головой, не прерывая визуального контакта между нами: — ты действительно думаешь, что мне есть за что тебя уважать? — он больше не находится ответом и молчит, а я, к своей чести, не позволяю себе вспылить и сказать, что из-за него моя жизнь превратилась в сущий кошмар. что из-за него я не могу двигаться дальше. из-за него я топчусь на одном только месте, живя одним только промежутком времени между оплатами моих услуг и его долгов. и, блять, я чуть ли закусываю язык, чтобы не выпалить, что из-за него я не могу себе позволить быть с тобой. из-за него, я убеждаю сам себя - тщетно, неумело, ложно, - в том, что ты мне безразлична.

[indent] громкий голос чонсона эхом бьется о стены полу-пустого заведения: он поворачивает голову, зовет есана по имени и просит заказать еще жаренной курицы, после чего возвращает все свое внимание на свою тарелку; палочками цепляет остатки кимчи и закидывает их в рот, с удовольствием облизывая тонкие губы. ыну опустошает свою бутылку безалкогольного пива и довольно откидывается на раскладной стул; скрещивает руки на животе и издает протяжный выдох, а потом резко выпрямляется, вспоминая какую-то новую деталь сегодняшней работы: со всеми тремя я знаком давно, еще до начала моей работы в компании пака хенгу. все они были школьными друзьями чонсона и они добродушно приняли и меня в свою компанию, приглашая поужинать с ними стабильно по несколько раз в неделю. мы почти не нуждались в поводе для этого: если освобождались примерно в одно и то же время, несогласованно съезжались в эту маленькую забегаловку, владелец которой нас уже в лицо знал и с удовольствием держал заведение открытым еще несколько часов после своего рабочего графика, позволяя нам отдохнуть. ыну и есан уже почти месяц работают на какого-то политика, который не позволяет им взять ни одного выходного - из-за чего очень злится жена есана, но он говорит что за это им платят щедро, вдобавок к официальной сумме что им причитается; чонсон вторую неделю работает на исполнительного директора одной из крупнейшей компании кореи, о чем он болтает без умолку; я уже как полтора месяца работаю на тебя. знаешь, айрин, мне достаточно лишь сфокусировать свои мысли на тебе, чтобы четко ощутить как странное, раннее неизведанное, чувство проникает под кожу, пульсирует по нервным окончаниям, стуком вдоль лучевой артерии, между косточкой и сухожилием и каждый удар отдается отголоском по внутренностям, а потом оно лезет еще глубже; под хрупкие ветви ребер, прямо в сердце, селится между правым и левым желудочками, заполоняя собою каждую из аорт. это чувство голодно рвет на части из самого нутра; пожирает себя точно змей, что тянется за собственным хвостом - необузданно, неконтролируемо, слишком сильно - ебанный макабр по морали. я не должен - не должен - ни в одном из сценариев испытывать к тебе такое. тягу, влечение, возбуждение и инстинктивное желание - коснуться, поцеловать, присвоить, делать с тобой все то, о чем не принято говорить вслух. но ты не оставляешь выбора: выглядишь слишком красиво в своей дорогой, дизайнерской одежде из самой новой коллекции какого-то французского сноба, пахнешь слишком маняще, выливая на себя чуть ли не половину флакона приторно-сладких духов, чтобы притупить запах табака; смотришь слишком вызывающе, словно пытаешься проверить надолго ли меня хватит, выдержу ли я - если бы ты только знала, на каком пределе я нахожу сейчас. на каком пределе нахожусь каждый раз, когда ты, намеренно, касаешься меня - моей ладони, моего предплечья, пальцами ведешь вдоль бедра выше или когда останавливаешься на груди, ноготками царапая пуговки рубашки, пытаясь забраться дальше. на каком пределе нахожу тогда, когда самолично вынужден касаться твоей тонкой талии; твоих мягких рук и холодной кожи; когда в ноздри вбивается твой запах, а расстояние между нами минимальное. на каком пределе нахожусь тогда, когда ты не отталкиваешь - когда ты сама хочешь большего, хочешь того, о чем я думаю каждый божий вечер, пытаясь смыть напряжение под струями горячего душа. я никогда не чувствовал все то, что заставляешь меня ощущать ты: не буду скрывать айрин, я думаю о тебе слишком часто. и все эти мысли, до последней, никак не связаны с моими рабочими обязанностями в отношении тебя - я думаю о том, как хочу поцеловать тебя, чтобы жадно, голодно и тягуче; как хочу снять с тебя и твое, очередное, дорогущее платье, намеренно разрывая застежку на спине, а потом снять и такое же дорогое нижнее белье, оголяя перед собой все прелести твоей точенной и до скрежета зубов, идеальной, фигуры; как хочу пометить каждый сантиметр тебя своим запахом, своими поцелуями и своей слюной, чтобы больше никто не смел касаться тебя так, как это буду делать я - хочу чувствовать твои губы; хочу ощущать тебя изнутри; хочу двигаться рвано, выталкивая из тебя хриплые всхлипы и хочу чтобы закрывая глаза, ты без устали шептала только мое имя. мозг рисует пошлые картины, они сливаются с необузданными желаниями, где по телу рассыпающиеся мурашки, негромкие стоны и влажные волосы липнущие ко лбу - я слишком много всего хочу сделать с тобой; слишком много всего хочу заставить тебя испытывать; слишком часто ловлю себя на мысли о том, что ревную, пусть не имею на это никакого права. потому что мы принадлежим двум совершенно разным мирам, понимаешь? ты привыкла к жизни в роскоши; к жизни, в которой ты не лишена ничего и в которой можешь себе позволить все без исключений - а я, милая, я не могу тебе это все дать, как бы сильно я не старался. моя жизнь это маленькая клетка из всего лишь нескольких квадратных метров, в середине которой небольшое колесо - знаешь, как у хомяков. и я только и могу что наматывать круги, крутясь на одном и том же месте, потому что все мои перспективы - намного дальше тонких прутьев и запертой дверцы, но я не могу выбраться, не могу остановиться, не могу сбежать. и правда в том, что даже если эта дверца откроется, я все равно не вылезу с насиженного места, потому что в этой скорлупе моего маленького мирка мне удобно. я часто думал о том, что случится после того, как я сумею выплатить все отцовские долги и обрету определенную свободу - без нужды откладывать три четверти из каждой выплаты, без нужды просить дать новую работу в те дни, когда оставался без клиентов, без нужды отказываться полностью от собственной личной жизни, ради цели, которая камнем тянет на самое тинистое дно. и каждый раз я ловил себя на мысли о том, что я продолжу и дальше работать на пака хенгу - возможно, я привык к этому ритму своей жизни; возможно, мне начинало казаться что на другое я просто-напросто не способен. думал, что, вероятно, когда-нибудь встречу какую-то неплохую девушку и осяду, как это сделал енсан: стану работать меньше, чтобы проводить с ней больше времени, потому что для нормальной жизни будет хватить; а потом снова стану работать больше, чтобы накопить на свадьбу, на жилье в каком-то неплохом районе, позже - на содержание ее и нашего ребенка. эта перспектива казалась самой реальной, не вынуждающей меня выходить за границы и стирать рамки комфорта, в которые сам себя вогнал. только вот ты и твое спонтанное появление в моей жизни к чертям собачьим снесли все эти устои, резко выбивая почву из под моих ног. ведь именно это и случилось в тот самый вечер, когда я позволил себе дать слабину? когда хитин дал трещину, что ниточками поплыла вдоль позвоночника, покрывалась тонкими узорами искривленной души и желания, разносилась по сосудам, словно амфетамин вверяя недолгое счастье, позволяя утопать в беспамятстве. ты говорила, говорила, говорила - оголила передо мной самое сокровенное тем вечером, пока мы сидели и подножья твоей кровати, а ты докуривала очередную сигарету, вспоминая о своем браке и мужчине, которого, на самом деле, любила. я не знаю что именно щелкнуло во мне тем вечером, не знаю за какой из рычажков ты так умело потянула, но я не сумел удержать контроль над самим собой: меня восхищало то, что даже в таком состоянии, ты не вызывала жалости. ты выглядела все также уверенно и спокойно; твой голос не дрожал и замолкала ты лишь для того, чтобы выдохнуть после очередной затяжки - возможно, где-то глубоко, ты и нуждалась в поддержке и я прочувствовал ту самую крупицу; толику хрупкости; ощутил ее отражением самого себя, поэтому избавил тебя от пустых слов и сделал именно то, о чем мечтал слишком давно: пальцы на твоем подбородке, а мои губы на твоих, сминая мягко, бережно и слегка напористо. мне плевать было на привкус табака, который затмевал собой привкус твоих мягких губ; мне плевать было на то, что я не позволю нам зайти дальше - я был предельно трезв и мыслил разумно, прекрасно понимая, что это случится лишь единожды. что-то тянуло к тебе; вело неконтролируемо и я не сдержался. бабочки в животе — страшное чувство и его стоит опасаться, потому что это не предвестник влюбленности; это бомба замедленного действия и стоит только отчету дойти до заветного нуля, внутри не останется ничего живого. даже чертово сердце сравняется с землей. тогда скажи, ради всего святого, айрин: почему рядом с тобой мне даже нравятся эти бабочки в животе? я целовал долго, мокро, глубоко; потерял связь с реальностью на одно только мгновение, наслаждаясь твоей отзывчивостью, твоей покорностью и податливостью, потому что ты подстраивалась под мои движения; искренне пыталась угодить и доставить удовольствие мне, даже не подозревая, насколько мне понравилось целовать тебя. и только когда с твоих губ сорвался легкий всхлип, ответом на мои попытки получить от тебя большее, я вернулся ногами на землю: оторвался почти что моментально; молча смотрел на тебя, попеременно облизывая собственные губы, потому что тебя было мало уже тогда, а потом оставил тебя. я знал что ты будешь злиться, но это меньшая плата за то, что ты позволила мне ощутить тем вечером. — этот старик так боится за свою жизнь, — чонсон жадно тянется к новой порции жаренной курицы, которую нам оставляют на столе; палочками перебирает кусочки, выискивая самый большой, — но со всеми своими изменами, ему стоило бы бояться своей жены. — он смеется, снова наполняет свой рот едой и глазами скользит по нам всем. кажется, я упустил очередную историю о том, как весь свой вечер чонсон провел за дверью очередного номера в мотеле, где его клиент развлекался с какой-то девочкой по вызову, спуская именно на нее все свои деньги, так что ответом я лишь мягко улыбаюсь, после чего цепляю горлышко своей бутылки и делаю небольшой глоток, чисто чтобы промочить горло. ыну шумно вздыхает, цепляет пальцами пачку сигарет со стола и протягивает мне, а я не отказываю - пальцами выуживаю фитиль; цепляю его зубами и наклоняюсь чуть вперед, позволяя ыну помочь мне прикурить: — выглядишь устало, гю, — чуть громче, чтобы приглушить раздражающие звуки жующего чонсона, но он тут же влезает в наш разговор, — конечно, он же работает на эту актрису - кан айрин, да? — я киваю, а он шумно глотает, наклоняясь чуть вперед через небольшой столик, — я читал о том, какая она скандальная и, наверняка, очень требовательная и невыносимая, я прав? — я не сдерживаю короткой ухмылки, затягиваясь в очередной раз. наклоняю голову чуть назад; выдыхаю клубы и прикрываю глаза, наслаждаясь тем, как дым окольцовывающий легкие, плавно выскальзывает наружу, цепляя собой дыхательные пути и царапая, на выходе, глотку. стряхиваю пепел в один из опустошенных контейнеров, после чего цепляюсь за взгляд чонсона и улыбаюсь, мотая головой: — ты даже не представляешь насколько ты далек от правды, хен. — и он даже не представляет насколько, на самом деле, прав, одновременно. ты ведь действительно знатно усложнила мне работу, когда вынудила сравнять профессионализм с землей, просто потому что на горизонте замелькала паршивая влюбленность в тебя и она затмевает собой все. и она окутывает собой меня всецело. он даже не представляет, как давно, нужда защищать тебя - перестала быть моей рабочей обязанностью. нужда защищать тебя - инстинктивное желание, ровным счетом как и эгоистичное рвение быть рядом с тобой больше положенного. даже если это противоречит всем правилам приличия; даже если это противоречит моему стремлению сделать все правильно.

[indent] только вот, происходящее между нами, с большим трудом и с натяжкой можно назвать правильным: мешанина в выхлопах бессвязных эмоций; чувства, чувства, чувства, так много что задохнуться ими можно. а ты только усложняешь: провоцируешь намеренно своими словами, жестами, взглядами; копошишься внутри меня голыми руками и так отчаянно цепляешься за зримые отголоски взаимности - и я не понимаю, айрин, не понимаю где берет начало твое собственное желание. ты ведь можешь быть с любым мужчиной в своем окружении - ты привлекаешь внимание; на тебя смотрят все вокруг, словно ты и есть центр этого чертового мира и тебе достаточно только щелкнуть пальцами, чтобы любой оказался у твоих ног. вне зависимости от статуса, знаешь? моя работа - наблюдать и быть внимательным к деталям и так уж вышло, что за все то время, что я таскаюсь с тобой по вечеринкам, встречам, митингам, я предельно четко видел, как на тебя смотрят мужчины. я до последнего буду врать самому себе и не поверю в то, что это ощущение тяжести в области грудной клетки - это ревность, - когда очередной продюсер, актер или музыкант коснется тебя слишком интимно; приблизится слишком близко, нашептывая тебе что-то на ухо и вызывая на твоем лице ответную улыбку. ты можешь получить любого: любой из них не отказался бы провести одну или пару ночей в твоей постели; любой из них был бы не против засветиться с тобой на одних кадрах и даже завести с тобой роман - не так уж и важно, будет он продолжительным или нет. и от того, мне остается непонятной натура твоей заинтересованности во мне: ты смотришь на меня подолгу; ты позволяешь себе находиться слишком близко ко мне и позволяешь себе говорить слишком открыто о том, что ощущаешь. первое время, это воспринималось мною несерьезно, веришь? я отрешенно отмалчивался и не давал тебе поводов продолжать, но стоило тебе только учуять что твое влечение взаимно, ты действительно делала все для того, чтобы заметить на моем лице хоть какое-то изменение. ты ведь не хуже меня помнишь тот вечер, верно? какое-то шумное афтепати в самом дорогом ночном клубе каннама, кажется, в честь выхода долгожданного альбома какого-то небезызвестного соло исполнителя. ты была в списке приглашенных гостей, потому что вы были с ним знакомы; на тебе было неприлично короткое платье и даже декольте было слишком открытым. я старался не терять тебя из вида; пристально следил за твоими передвижениями и сразу же дернулся с места, когда какой-то мужик - вас познакомили минут сорок назад, - начал липнуть к тебе. ты пыталась вырвать свое запястье из его хватки, но он держал слишком крепко, нашептывая что-то тебе на ухо. я помню как ты задержала дыхание, когда почувствовала мое тело рядом с твоим - в критической близости, потому что я грудью прижался к твоей спине и в других обстоятельствах, эта разница в росте казалась бы даже умилительной. я настойчиво убрал его руку с твоей и молча, чтобы не превратить это все в полноценный конфликт, увел тебя. ты цеплялась за мое предплечье крепко; позволила увести тебя из шумного зала в сторону уборных, но не позволяла мне уменьшить расстояние между нами. я практически чувствовал как быстро бьется твое сердце и тогда, я искренне поверил в то, что ты испугалась - сейчас же, я четко понимаю что дело было в нашей близости. я остановился в узком коридоре и настойчиво потянул твою руку, осматривая, а на мое скупое: «ты в порядке?», ты лишь быстро закивала, не переставая смотреть на меня. мы больше не разговаривали, потому что я отпустил твою руку, а ты, подкармливая свой тактильный голод, потянулась ближе и сказала что уходить не хочешь, но хочешь, чтобы я был рядом с тобой. и я действительно провел весь остаток вечера в минимальном расстоянии от тебя, позволяя тебе, время от времени, цеплять мою ладонь и переплетать наши пальцы - разум убеждал в том, что это только для того, чтобы не потеряться, чтобы ты чувствовала себя в безопасности; сердце билось хаотично, ломано и слишком часто, потому что ты - так близко ко мне, - казалось предельно важным. знаешь, айрин? от твоей близости не было никогда дрожащих ладоней, бешеного пульса от жутких переживаний и возбужденности - было только удивительное спокойствие, доверие, никакой тревоги, никакой паники. глупое чувство, но не будучи моей никогда, ты таковой ощущалась с самого начала. и это могло и продолжалось бы долго, верно? потому что чувства, как бы сильно мы того не хотели, не имели свойство иссякать и испаряться, пропадать также быстро, как и зародились - но утром после того самого поцелуя, я должен был заново расчертить между нами стертые границы и я сделал это, даже если тебе это не понравилось. думаешь, я не ловил себя на мысли о том, что мы могли бы попробовать? что я мог бы закрыть глаза на правила, на все эти скучные «нельзя» и дотошные «должен»? что я мог бы дать тебе - и в особенности, самому себе, - все то, чего мы так рьяно желаем? что мы могли бы попытаться быть вместе, как нормальная пара - веришь? я бы нарушал одно правило за другим, если бы это значило, что я могу быть с тобой, только вот жизнь и подавно не состоит из вероятностей - лишь сухие факты, не терпящие возражений. изначально, я действительно пытался убедить себя в том, что мы друг другу не подходим, что я не могу тебе дать ничего из того, в чем ты можешь нуждаться - но это брехня, бред, глупости. ты ведь не нуждаешься в этом и моя самооценка никак не пострадает от одного только факта того, что ты зарабатываешь больше - это не имеет никакого значения, потому что моих денег хватило бы и на красивые ухаживания, и на попытки сделать тебе приятное, и на стремления сделать тебя счастливой. проблема была лишь в том, что я не мог рисковать своей работой. меня обременяло слишком многое и я держался за свой заработок так крепко, как только мог - а ты была риском, ради которого я не смел идти ва-банк. однажды, ты сказала что можешь помочь - с долгами моего отца, с проблемами моей семьи, но это никогда не было рабочим вариантом для меня, потому что это тебя не касается и разбираться с этим дерьмом должен я. все было бы намного проще, знаешь, если бы мы встретились в других обстоятельствах - только вот, в других обстоятельствах, ты бы даже не посмотрела в мою сторону, разве я не прав? я знал что скрывать наши отношения у нас не получится. ты всегда находишься под пристальным вниманием, в особенности после твоего развода, когда твоя репутация стала отсвечивать не самым благоприятным образом, так ведь? твое имя постоянно на слуху, а твои фотографии мелькают в сети чуть ли не ежедневно, вкупе с новыми заголовками - зачастую лживыми, изредка скандальными, реже всего - правдивыми. поэтому у нас не вышло бы, понимаешь? я бы потерял все, без возможности снова встать на ноги и это слишком важно для меня тогда, когда каждая заработанная бумажка играет настолько витальную роль. мать твою, если бы ты знала, как часто я корил обстоятельства за то, что все сложилось именно так. мне сложно противиться, сложно делать вид, перед тобой, что ты мне безразлична, потому что это, блять, не так и я хочу чтобы ты это знала, но меня стопорит осознание той безвыходной ситуации, в которой я погряз; в том болоте, в котором я уже чуть ли не по самое горло. тот разговор дался нам - мне, - нелегко, потому что своими словами я обрывал все канаты; сжигал еще недостроенные мосты, не давая нам ни единого шанса. ты смотрела пристально; глотала каждое мое - не хочу рисковать, это все неважно, это было ошибкой. каждое мое слово, пропитанное венозной ложью; каждое оправдание, которое не стоило ни гроша, потому что это было враньем, айрин, ебанными словами, которыми я пытался искоренить свою излишнюю привязанность и нездоровую влюбленность. я знал что мне будет сложно находиться рядом с тобой и дальше, но сил отказаться от работы с тобой - не было. наверное, больше всего меня пугала перспектива потерять тебя окончательно и полностью? от того и готов был довольствоваться призрачным нахождением рядом, пусть и буду ощущать, каждой клеточкой своего тела, твой демонстративный холод и отчужденность. думаешь, ты единственная чье сердце было разбито тем утром? я разбил еще и свое собственное, потому что чувства никуда не пропали, ровным счетом как не пропали и все остальные симптомы моей болезни имени тебя. я думал что меня удовлетворит лишь находиться рядом с тобой: оберегать тебя, защищать и следить как твой телохранитель, но никогда как нечто большее. я был уверен, что будет достаточно знать, что ты в порядке, что ты счастлива и с тобой все хорошо, пусть и буду находиться на расстоянии вытянутой руки от тебя и буду, постоянно, цепляться взглядом за тебя, но правда в том, что это нихуя не так. стало еще сложнее, стало еще нестерпимее, стало еще болезненнее. потому что я не понимал как смогу делить тебя с кем-нибудь, зная, что мое сердце всецело и полностью принадлежит тебе - я отдал тебе его той самой ночью, когда впервые целовал. это было безмолвной клятвой; клеймом, что громче любого другого признания в любви к тебе. но я поставил точку, и все что мне осталось, это ворох нескончаемых мыслей и слишком голодных желаний: пальцы глубже, движения грубее, кайф сильнее, где бы я не брал тебя в своих мыслях - на заднем сидении служебной машины, в люксовом номере какого-то отеля, на самом высоком этаже или на закрытом балкончике какого-то пентхауса, вместе сбегая с очередной вечеринки, потому что терпеть становится невыносимо. неважно где, важно что с тобой; важно что болезненно-желанно; важно что потонем в нескончаемом желании и в бесконечной любви друг к другу, срывая дыхание на поцелуи, царапая голосовые связки слишком громкими стонами. только вот жаль, что этому так и суждено остаться где-то на затворках моих желаний. мы ведь не можем, айрин, верно?

n o w
[indent] все принципы, идеологии и постулаты с треском разбиваются о стенки затуманенного подсознания и сходят на нет в тот момент, когда взглядом вижу чужую руку на твоей спине. его пальцы бережно трогают тебя через тонкую ткань платья; оглаживают нежно, неторопливо спускаясь все ниже и ниже и прижимая твое тело к своему ненавязчиво-настойчиво. ты улыбаешься; откровенно флиртуешь и поддаешься, подставляешься под каждое его движение и я выблевать готов собственные кишки от этого зрелища, веришь? и как бы сильно мне не хотелось смыть эту картинку с сетчатки своих глаз, я не могу перестать смотреть пристально за вами; не могу перестать фокусировать свой взгляд на тебе, в попытках вычитать хоть что-нибудь по твоему лицу; надеясь - как жалко, - что ты посмотришь ответно, пусть сейчас ты заинтересована совершенно в другом. он, кажется, какой-то продюсер - об его влиятельности говорит и дорогой внешний вид, и обилие людей, которое крутится вокруг него, отчаянно пытаясь привлечь его внимание. но он увлечен только тобой, а ты, ответно, позволяешь ему верить в то, что это взаимно. кажется, решила прислушаться к моему совету? когда, ведомый неконтролируемой злостью - с пометкой, на самого себя, - я сказал тебе найти кого-то получше. и ты нашла, пользуешься его вниманием и не смущаешься его комплиментов, не брезгаешь от его прикосновений и звонко смеешься, ответом, на все его шепотные замечания. ты нашла кого-то получше и я не в праве предъявлять хоть какие-то собственнические претензии в сторону тебя, только вот, незадача - не получается. ревность выжигает твое имя на каждом из двух предсердий одинаковым почерком; ревность болезненно иголками поперек трахеи, чтобы дышать становилось тяжелее; ревность ломает изнутри, дерет когтями, измельчает в крошки последние остатки самообладания - я и не думал что способен на такие сильные чувства, но сейчас, именно в этот момент, это не имеет никакого значения. я знаю точно, что ничего не предприму - наверное. знаю, что когда ты подзовешь, я вызову для тебя машину - или уеду на ней сам, если ты предпочтешь уехать отсюда в его компании. и если ты выберешь второй вариант, я взглядом провожу тебя до самого лифта, потому что дальше мне не будет дозволено, а потом почувствую как все внутри меня, кирпичик за кирпичиком, надламывается, потому что в голове будут рисоваться картинки твоего продолжения этой ночи, и я точно не смогу запихнуть в рот ничего из еды. вывернет наизнанку. я не уеду далеко, буду торчать в каком-то круглосуточном, небрежно выкуривая одну сигарету за другой и запивая все это холодным кофе, потому что буду ждать когда ты напишешь - поздней ночью или ранним утром, потому что ты прекрасно знаешь что мне достаточно будет только получить твое сообщение чтобы тут же сорваться с места. и я пиздец как ненавижу себя за то, что сейчас даю эту слабину, что позволяю себе думать об этом, что позволяю себе ревновать тебя и ненавидеть его уже сейчас, даже если весомого повода нет, даже если я сам лишил нас первого и, одновременно, последнего шанса. желваки ходят на скулах, когда его рука оказывается на твоей пояснице; кулаки сжимаются и разжимаются и богом клянусь, мне бы сейчас втащить ему как следует, не позволяя больше касаться тебя, чтобы усмирить позывы своего ноющего сердца, только вот я от слишком много отказался, возводя все это на жертвенный алтарь и облажаться сейчас - жалкое зрелище. я не знаю сколько времени проходит; искренне стараюсь потерять интерес к происходящему - в горле сухо, желудок скрутило, то ли от раздражения, то ли все таки от голода, спина и плечи ноют от напряжения, но я одергиваюсь, когда замечаю как ты отходишь от своего спутника. оставляешь свой бокал, поправляешь платье и раздраженно поджимаешь губы - смотришь на меня всего лишь на одно короткое мгновение и я улавливаю, подрываюсь с места и следую за тобой, вызывая лифт. стою прямо за твоей спиной - непозволительно близко, но мне плевать, а ты молчишь. молчишь и когда заходишь внутрь следом за мной, и когда нажимаешь на кнопку, торопясь. а потом говоришь - сухо, скупо, коротко и холодно и мое сердце, мать твою, я почти слышу как оно скрипит, словно какой-то нефункционирующий механизм, который запустили по незнанию. ты находишься близко и это что-то дергает внутри меня; надавливает, нажимает, провоцирует. я чувствую горький вкус ревности; чувствую желчь, что накопилась и сглатываю; чувствую как дышать в такой близости с тобой, с каждым днем, с каждым разом, все сложнее и сложнее. и это все доводит до критической точки, до точки невозврата, потому что мысли переключаются слишком резко. становится плевать на все обещания, на правила, на дозволенности, становится плевать на твои, мои, чьи-то там слова, потому что это не имеет никакого значения и я уверен, что прикусывая злость, ты поймешь почему я это делаю. я пропускаю мимо ушей твои слова - не достаю телефон, не звоню твоему водителю и не прошу подъехать ко входу - ему придется немножко подождать, потому что между нами с тобой, остались дела, не терпящие отлагательств. я спокойно, почти что сам удивляюсь своему самообладанию, поддаюсь вперед и заместо кнопки первого этажа, зажимаю цифру четыре - ты реагируешь спонтанно, тянешь руку, но я перехватываю. спокойно, осторожно оглаживаю костяшки; скольжу подушечками вдоль твоей бархатистой кожи и не меняюсь в лице даже тогда, когда ты смотришь на меня вопросительно: — на этом этаже нет камер. — ты не улавливаешь к чему я веду, но не противишься - научилась доверять, поэтому позволяешь мне брать контроль над ситуацией. конечно же я знаю каждый квадратный метр этого здания - потому что это часть моей работы. конечно же я знаю, что на четвертом этаже, намеренно, не установили ни одну камеру слежения, исключительно для того, чтобы влиятельные люди могли уходить отсюда - зачастую, в сомнительных компаниях, - незамеченными. и я собираюсь этим воспользоваться. знаешь, айрин, я мог бы поцеловать тебя прямо здесь: прижимая, слишком сильно, настойчиво и требовательно к холодной стене, чтобы твоя кожа покрылась мурашками, то ли от перепада температур, то ли от того, как именно буду тебя целовать. я мог бы позволить себе зайти чуть дальше, запустил бы руки под подол твоего платья, крепко сжимая в своих ладонях твои ягодицы, намереваясь оставить следы от слишком грубых прикосновений. я мог бы позволить себе делать с тобой те вещи, из-за которых ты с удовольствием прикрыла бы глаза, запрокинув голову назад, предельно громко выговаривая мое имя, но мы не в том положении и как бы сильно мне не хотелось поступить неразумно, я все же выбираю действовать осторожно. прикосновение наших рук длится недолго - всего несколько секунд, чтобы не увидели, а потом дверь открывается, и я, теперь уже настойчиво цепляю твое запястье и тяну тебя на выход. ты не успеваешь возмутиться, пусть, наверняка, хочешь - я ведь позволяю себе лишнее, позволяю себе куда больше, чем должен, верно? решаю за тебя, касаюсь, намеренно уменьшаю расстояние и завожу тебя за угол, прежде чем припечатать к стене и прижаться к тебе всем своим телом: — мне не понравилось как он тебя трогал. — открыто, без утаек, прямо, застав тебя врасплох, потому что ты смотришь большими глазами, а я не жду, прежде чем наклонюсь чуть вперед и коснусь губами твоих: уже знакомые, мягкие, на этот раз без привкуса табака. послевкусием остается легкий привкус недопитого мартини, а еще вишневые нотки твоей матовой помады. я начинаю медленно, неторопливо, осторожно, пробуя тебя на вкус и, одновременно, пытаясь уловить твою реакцию - ты не противишься, пусть вначале и не отвечаешь, но спустя одно только мгновение ты размыкаешь губы, пуская меня ближе и я поддаюсь. нежный и ласковый поцелуй медленно перерастает в свою полную противоположность - жадный, голодный, болючий, потому что я надавливаю; потому что я поддаюсь еще ближе к тебе. прядка длинных волос, собранных в небольшой хвостик, выбивается; щекочет мое лицо и твое, попутно, тоже, за счет нашей близости. ты мычишь неразборчиво и я прерываю нас, смотрю пристально и мягко усмехаюсь, когда ты, пальцами с длинными ноготками, заправляешь прядь волос мне за ухо и сама поддаешься вперед; сама целуешь, явно, растеряв все ориентиры, ровным счетом как и я. намеренно кусаю нижнюю губу, чуть тяну, следом целуя ее, наклоняя голову чуть вбок, чтобы провести кончиком носа по щеке. дышу сбито и шумно, но ничего не слышу. пульс долбит по вискам, давление и жар бьют по глазам, из-за чего зрение мутнеет и я закрываю глаза. не знаю, не чувствую, не контролирую по каким частям твоего тела скользят мои руки; теряю связь с миром вокруг, потому что все центрируется только на одной тебе. старательно пытаюсь слышать происходящее вокруг, чтобы отпустить тебя при малейшем шорохе, но даже это, в конечном итоге, теряет хоть какое-то значение. ты языком то ли случайно, то ли намеренно задеваешь верхнюю губу при более глубоком поцелуе, вынуждая издать сдавленный непонятный звук прямиком тебе в рот, пускающий вибрацию по обоим телам: я совру сейчас если скажу что не хочу тебя. совру, если скажу что не возбужден до предела. совру, если скажу что с огромнейшим трудом держу себя в руках, чтобы не пойти на поводу своего члена, который призывно дергается, стоит твоим пальцам - уверен, совсем не случайно, - оказаться в области моего паха. совру если скажу что ты не кружишь мне голову и я пиздец как пропал в тебе, но это будет фатальной ошибкой - завести все дальше именно тут, в этом пустом коридоре с приглушенным светом. уверен, ты достойна куда лучшего первого раза со мной и уверен, ты и сама не хочешь продолжать это все здесь, поэтому я отлипаю, но не тороплюсь отпускать тебя, наклоняясь чуть ближе к твоему уху, — мне совершенно не нравится видеть тебя рядом с другими мужчинами. — облизываю собственные губы, собирая остаточный привкус тебя, после чего отдаляюсь, выпуская тебя из своих объятий. ты дышишь тяжело; с трудом приходишь в себя и это заводит еще сильнее, веришь? заводит сейчас все: и страх того, что в любой момент нас могут застать, и то, как вздымается твоя грудь, и то, как ты выглядишь сейчас - губы покраснели и припухли, на них почти не осталось помады и это даже забавно, что такая ты - намного привлекательнее чем когда твои стилисты только закончили работу над твоим макияжем. я пытаюсь отдалиться на шаг, но ты цепляешь мою ладонь - и я позволяю. глазами вычерчиваю твою фигуру и замечаю, как тяжело тебе стоять: то ли ноги подкашиваются от возбуждения, то ли дело в чертовски неудобных туфлях, поэтому я мягко спускаюсь на корточки перед тобой. облизываю губы, — послушай, айрин, я четко помню что сказал тебе в прошлый раз, — пальцы находят незамысловатую застежку твоих туфель, и я высвобождаю вначале твою левую ногу, — это чушь. — пальцами аккуратно массирую свободную ногу, пытаясь снять напряжение, после чего приступаю к застежке второй туфли, — то есть, я действительно не могу потерять эту работу и я не должен этого делать, но, — я расправляюсь с ними быстро, чувствую твой приглушенный выдох облегчения, после чего выпрямляюсь - ты становишься на несколько сантиметров ниже и это умилительно, в какой-то мере. — если ты этого еще хочешь, айрин, мы могли бы попытаться. — потому что от одной только мысли что ты можешь быть с другим - мне тошно. я ненавижу себя за эту слабость, но и делить тебя с другим я не в силах. я ненавижу себя за то, что что ты заставляешь меня чувствовать, но я не могу, не способен это контролировать и я показал тебе это. и я готов показывать тебе это каждый чертов раз, стоит тебе только дать повод. — если что, скажем что тебе стало плохо в лифте, пришлось выйти и подышать свежим воздухом. — улыбаюсь - тебе пришлось подышать моим воздухом. ты не говоришь ничего и ты злишься - я знаю, потому что у тебя есть на это причина. ты и должна злиться на меня, за мою неопределенность, за то, что вселил надежду и эту же надежду отобрал. и я не тороплю. делаю несколько шагов обратно, призывая тебя следовать за мной, после чего снова зажимаю кнопку вызова лифта. — машина уже ждет тебя. ты можешь вернуться домой самостоятельно и мы больше никогда не вернемся к этому разговору, а я больше никогда не выйду за границы своих рабочих обязанностей, или же, — я тяну ладонь, а ты цепляешься; пальцами держишься за мое предплечье, утопая босыми ногами в мягком ковре, — или же мы можем поехать туда вместе и там мы продолжим этот разговор. — и я знаю, что от моих слов, наше положение не изменится; обстоятельства не поменяются, ровным счетом как и наши социальные статусы и огромнейшая пропасть между нами не уменьшится, но это так мизерно, это так неважно, это так глупо. потому что все вмиг теряет любую ценность, любой смысл, стоит тебе только оказаться рядом со мной; стоит мне только оказаться слишком близко. я знаю, что дома, все обернется совсем не разговором, потому что мы оба на взводе - когда твои пальцы мягко касаются припухшей губы, надеясь что я этого не замечу, а я, инстинктивно, касаюсь твоей поясницы, пропуская тебя внутрь, когда двери лифта снова раскрываются. позволь мне сделать хотя бы что-то в этой жизни правильно, айрин. позволь мне остаться. позволь мне доказать, что ни один мужчина не сможет тебе дать все то, что дам тебе я. и что ни один мужчина, не сможет полюбить тебя сильнее.