[indent] знаешь, я, на самом деле, никогда не переставал обвинять себя в случившемся. никогда не переставал испытывать чувство стыда за то, что все случилось именно так, как случилось; за то, что подвел не только тебя, но и других людей тоже: я привык брать ответственность за свои слова и поступки с самого детства. этому учили родители, этому учили друзья в детстве, когда все проблемы и спорные вопросы решались не словами, как принято у адекватных взрослых, а кулаками. таким же рос и кенсу, и это было нормой для нас; но потом что-то пошло не так. я расслабился, слишком сильно расслабился в сеуле и привык пускать все на самотек, потому что это никогда не приводило к каким-то серьезным проблемам, и это заставляло меня думать, не сомневаясь, что так будет всегда. я привык к легкости и размеренности, привык к твоему присутствию в своей жизни, привык к тотальному и абсолютному доверию. и эта расслабленность меня подвела. если бы у меня была возможность вернуться назад, в тот вечер - я бы совершил ту же ошибку; я бы выпил, я бы согласился сыграть в игру, я бы поцеловал сохи, не чувствуя при этом смущения или неправильности, ведь в этом действительно ничего нет - забава, кажущаяся воспаленному мозгу веселой и безобидной; но я бы не позволил тебе уйти. не позволил сделать молчаливые выводы, не позволил бы сохи пытаться разрешить конфликт и не позволил бы сделать ее крайней во всем случившемся дерьме. я бы держал тебя за руки и утирал твои слезы, я бы прижимал к свои груди и позволял бить по ней, по плечам, по рукам; я бы не отвечал на твое разъяренное рычание, не отвечал бы на раненное шипение и обиженный скулеж, я бы был рядом, чтобы перенести все это с тобой, чтобы не отойти ни на шаг, чтобы проклинать свою глупость вместе с тобой и чтобы уехать оттуда, с того чертового дома, вместе; я бы не остался до утра там, продолжая пить, как не в себя, и забрал бы тебя в нашу квартиру, чтобы дать тебе время успокоиться, а себе - окончательно протрезветь. мы бы уселись на небольшом балкончике, просунув ноги через кованные перила вниз. ты бы не смотрела на меня, но позволяла бы держать за руку, переплетая пальцы, а я бы затягивался медленно и горько, выдыхая пары дыма куда-то вверх в попытке подобрать правильные слова. я бы не давал пустых обещаний, которые не смог бы выполнить и в которых ты никогда не нуждалась; я бы сказал, что никогда не испытывал чего-то к сохи, что в курсе ее чувств к моему брату и что она для меня не больше, чем хороший друг, помогавший не единожды. я бы сказал обязательно, что люблю тебя, что не сожалею о содеянном - и это чистая правда - и что тебе тоже не стоит на этом зацикливаться, а ты бы обязательно поняла, потому что мы не проблемная парочка. потому что я не изменяю тебе и не смотрю вслед другим девочкам, а ты не ревнуешь прилюдно и показательно, не устраиваешь истерики дома, не подпуская к себе и не позволяя оправдаться. и ты бы поняла меня. ты бы сжала мои пальцы чуть сильнее и опустила бы голову на мое голое плечо, а я, не докурив и смяв сигарету, чтобы кинуть в пепельницу бычок, поцеловал бы тебя в черноволосую макушку. ты бы заворчала: не любила, когда волосы пахли дымом, и ушла бы в душ, чтобы запах табака вымыть фруктовым шампунем, а я бы обязательно присоединился в тесной для двоих душевой к тебе. дверца бы не закрылась, и мы бы залили пол ванной комнаты водой, но нам было бы все равно, потому что я бы целовал упоенно тебя, лапая по-хозяйски маленькое аккуратное тело, а ты бы нескромно прижималась ко мне, позволяя любые вольности. в конечном итоге, все бы закончилось сексом, спонтанным и неуклюжим, но зато нежным и ленивым. ты бы задирала голову высоко, позволяя мне метить тонкую шею, стонала бы, слизывая с губ капли теплой воды, царапала бы мои плечи одной рукой, а второй торопливо надрачивала крепко стоящий член, пока я готовил тебя для себя пальцами, заставляя задыхаться в переизбытке чувств. я бы подхватил тебя под бедра, прижал бы голой спиной к кафельной холодной стене, и ты бы задрожала - то ли от перепада температур, то ли от прошибающего насквозь удовольствия, и нас бы обязательно застал кенсу: не буквально, разумеется; но звуки, доносящиеся из-за закрытой двери, наверняки стали бы громче любых слов. ты бы улыбалась сквозь поцелуи и чередовала стоны моим именем, звала бы томно, жадно, просяще, прижималась бы ближе, теснее, сжимая поочередно острые соски, и я бы не останавливался, цепляясь за сочные бедра и оставляя следы, наблюдая за тем, как хорошо ты меня принимаешь, как открыто жаждешь большего, как отдаешься всецело, и сходил бы с ума - как обычно, вместе с тобой. но этому не суждено было случиться. и в этом виноват был лишь я один. я предпочел легкий путь; решил не напрягаться, не подозревая, что жалеть об этом буду столько, сколько помню себя. та ночь была нашей последней встречей. твое разочарованное лицо было последним, что я помнил, прежде чем сохи кинулась за тобой. сохи, а не я, тупой обмудок. я не пытался обвинить тебя в чем-то. не пытался думать, будто ты тоже не права. в том, хотя бы, что не дала мне ни единого шанса - я эти шансы и не искал, и не просил. я вел себя так, будто все решено, поставил точку за нас обоих и упивался своими страданиями, не осознавая, что тебе, вообще-то, также херово, как и мне. кенсу перестал со мной разговаривать сразу же: смотрел презрительно, отмалчивался, игнорировал; ру порывался дать в морду, едва не устроил драку на одной из репетиций, пусть и выглядел неважно, но кенсу не позволил, встав между нами и загораживая широкой спиной. я был благодарен ему за поддержку, но понимал, что заслуживал, и даже не сопротивлялся бы, если бы рыжий коротышка захотел выпустить всю злость на мне так, словно я боксерская груша. мешок без костей, эмоций, стремлений и мыслей. я, если быть откровенным до конца, хотел, чтобы так оно и было, но меня никто о моих желаниях не спрашивал. я хотел написать сохи, извиниться хотя бы перед ней, но не решился даже на это. знал, что они с кенсу тоже здорово повздорили, и не удивился этому: у мелкого характер вздорный был всегда. ревнивый до ужаса, он мог вспылить быстро и неожиданно, как вспышка, и ничто не было способно успокоить этот ураган в его душе; а сохи, к сожалению, привыкла отмалчиваться и позволять людям обвинять себя во всем. я бы не удивился, узнай, что кенсу сделал ее крайней и высказал именно ей то, чего не мог сказать мне. он оттаял быстро. начал таскать кофе не из аппарата, а из кофейни, разбавлял его крепким виски, привезенным отцом из штатов, настоящим, а не этой разбавленной корейской бадьей; начал говорить со мной обо всем, а не только о графике репетиций и о текстах, которые набрасывал буквально на коленке в порыве вдохновения. постепенно мне становилось легче, но только ненадолго. потому что в конечном итоге я возвращался домой, в пустую квартиру, напоминавшую о тебе; и дело не в стенах, не в потолке и поле, не в постельном белье, которое мы сминали, не в цветах, которые заводили вместе, не в виниловых пластинках, которые ты дарила мне, хотя больше их любила сама, а в том, что я слишком хорошо помнил то ощущение, когда ты рядом. мои руки скучали по твои рукам и по твоей мягкой нежной коже; мои губы скучали по возможности звать тебя по имени или обращаться к тебе ласковыми прозвищами, мои глаза скучали по твоему образу, ведь теперь я не мог выглядывать тебе в толпе, не мог высматривать в зрительном зале, не мог улавливать боковым зрением. все, что мне осталось - общие фотки в телефоне, ни одну из которых я не удалил. под каждым кадром красным горело сердце, и все они хранились в папке 'избранное'. я не отписывался от тебя в инсте и любовно обводил пальцем кругляш с изображением профиля, не имея больше шанса написать и прокомментировать какой-нибудь пост. ты в этом больше не нуждалась. ты не нуждалась больше во мне, и смириться с этим казалось самым сложным.

[indent] вопреки всем ожиданиям, сохи не исчезла из наших жизней. она урезала общение с нами до минимума и, что удивительно, порой о ней говорил ру: их не объединяло ничего общего; он не говорил ей гадостей, он не целовал ее в пьяном бреду, но он разбирался в музыке и писал отличные тексы треки, а ее отец разбирался в продюсировании лучше, чем кто угодно в корее. она не отказывалась от обещанной помощи и господин кан действительно встречался с нами из раза в раз, чтобы обсудить концепт лично, чтобы прослушать чистовые варианты песен и направить к нам своих людей из продюсерского центра. мы подписали контракт, рассчитанный на десять лет, и потом - вот только потом сохи пропала окончательно. я пытался позвонить ей, но она либо сбрасывала, либо отвечала, но всегда скомкано. извинялась, говорила, что невовремя, и в конце концов я оставил свои попытки. она не хотела общаться, не хотела возвращаться к тому, что между нами было, и я мог понять ее, но мне этого не хватало. за одну только ночь я потерял двух самых дорогих людей, и пусть с тобой все было предельно четко и ясно, с сохи становилось сложнее. она объяснила один только раз, но не в живую и не по телефону даже. написала не в какао-токе, как обычно, а нашел контакт в телеграме:
[indent]  [s ♥ : 18:18:23]: прекрати звонить, хан. не надо, ладно? кенсу все еще твой брат.
[indent] могло показаться, что в этом сообщении не было никакой логики, но ее, наоборот, оказалось с лишком. кенсу действительно был моим братом, а она была влюблена в него до беспамятства. я знал, что это в какой-то миг стало взаимным. он уделял ей внимание, улыбался так, как никому другому, не обращал внимания на разницу в возрасте и на то, что она старше; он делал ей комплименты по поводу ее внешности несмотря на то, как она парилась из-за нее, заставлял чувствовать себя увереннее. рядом с ним она открывалась с другой стороны; становилась мягче, добрее, улыбчивее, не отводила от него взгляда и млела, когда он касался ее случайно или намеренно. они не перешли дальше переписок и обсуждений общих интересов; они не успели сходить на свидание и даже за руки подержаться не успели. мой проступок ранил их обоих и развел слишком далеко. кенсу не пытался извиниться перед ней, засунув язык в жопу, хоть и понимал, что перегнул, а она боялась подойти на расстояние пушечного выстрела и обходила его стороной всякий раз, когда мы случайно пересекались. тем не менее, я оставил ее сообщение без ответа, хоть и прочитанным. ее контакт все еще был неоднозначно подписан первой буквой имени и маленьким красным сердечком: я ведь любил ее на самом деле, и продолжаю любить до сих пор. ты никогда не обижалась на такой и относилась с пониманием к моим теплым чувствам; сохи значила для всех нас слишком много, чтобы это можно было описать какими-то словами, и я загнался в очередной раз, когда она четко дала понять, что не намерена и дальше играть в дружбу, которой больше нет. и все же, время не стояло на месте. оно продолжало лететь неминуемо, с немыслимо бешеной скоростью, и нам оставалось стараться за ним поспевать. время не излечило душевные раны, но хотя бы сгладило углы, и мы научились работать в команде по-настоящему. наши отношения с ру начали походить на жалкое подобие какого-то приятельства, иногда мы могли выпить вместе в баре, но дальше разговоров о работе речь никогда не заходила. он не говорил о тебе, сколько бы я ни спрашивал, а я не интересовался его личной жизнью, потому что он тщательно оберегал все, что с ней было связано. он не выглядел счастливым человеком, и я понимал, что мы с ним в этом совершенно одинаковы. оба в чем-то проебались (хотя трудно представить, чтобы такой человек, как ру, мог действительно оказаться виновным хоть в чем-то, скорее, сердце могли разбить ему, чем он сам), оба пытались жить дальше и искать успокоение в музыке. и у нас обоих это получалось. дела шли в гору. ребята из центра господи кана вели с нами дела и помогали во всем. учили, как вести себя на пресс-конференциях и фан-встречах, составляли графики проведения прямых эфиров и очередность, выбирали позиции на фотосессиях и сцене, разрабатывали имидж, меняли гардероб и работали над стилем в целом. так, например, им понравилось огромное количество татуировок на нас с кенсу. мы знали, что у ру тоже они есть, но заставлять его раздеваться никто не рисковал. забитые руки моего брата сводили девчонок с ума, и мы этим пользовались. стилисты подбирали ему футболки и майки без рукавов, надевали на него кожаные жилетки, укладывали короткие волосы и меняли серьги в его ушах с завидной регулярностью. я не особо получал удовольствие от всего этого, но образ плохих парней, способных украсть девичьи сердца и рассказывающих через песни о прекрасной нежной любви подводил к этому всему. слишком много рванья, слишком много кожи, слишком много обнаженки - мы привыкли и к этому, и вот как-то так половина концертного гардероба стала частью обыденной жизни. и вместе с тем я все чаще думал о мнимом счастливом будущем, и все меньше - о горьком прошлом. я старался получать настоящее удовольствие от того, что делаю, и у меня начало это получаться. я искренне улыбался тем, кто, стоя у сцены, срывали голоса, подпевая надрывно; протягивал руки, чтобы коснуться чужих ладоней, сжать чужие пальцы, потрепать по плечу или макушке; я не отказывал в совместных фотографиях и автографах, пытаясь свыкнуться с популярностью и не веря до конца тому, что мы добились этого: самым отрешенным продолжал оставаться только ру. ему, казалось, не было никакого дела до поклонников; он не подмигивал задорно, не кусал губы, не приподнимал край майки, чтобы услышать безудержный рев толпы; он выжимал из своей гитары все, что мог, он смотрел куда-то в никуда и отключался, становясь для каждого по ту сторону загадкой, и к счастью, за это его никто не осуждал. однажды я начал замечать тебя. это случилось не сразу и я думал, что мне кажется; что твой образ все еще мерещится, но когда ты стояла точь у ограждения, и решил, что сошел с ума. все два часа я не сводил с тебя взгляда; не отворачивался, не моргал практически, боясь потерять, но это была ты. с тонким золотым обручем на безымянном пальце, с мягкой линией аккуратной челки, обрамляющей лицо, все с такими же по-кошачьи раскосыми глазами, высокими скулами и пухлыми губами. ты пришла к ру. обозначила этот факт сразу, как только последняя песня была спета, а охрана сопроводила тебя за кулисы, и я только молча кивнул. меня устроила бы любая причина твоего появления, и даже помолвочное кольцо не смущало - именно поэтому мы ведь сделали то, что сделали, правда; и я готов был стать вторым. я настолько скучал, настолько подыхал без тебя, что с легкостью согласился бы быть запасным вариантом на тот случай, если бы тебе вдруг стало скучно с твоим женихом. я бы растерял остатки гордости ради одного лишь мгновения рядом с тобой, и это паршиво, это унизительно, но мне плевать; впервые мне было по-настоящему плевать, потому что значение имели только твои разведенные широко ноги, твои пальцы на моей ширинке, твои губы, раскрытые призывно и твой язык, хозяйничающий в моем рту. ты не пыталась остановить меня или остановиться самостоятельно, ты стонала, мычала, хныкала, когда я делал то, что доставляло тебе удовольствие, ведь я помнил каждую точку, каждое местечко на твоем теле, заставляющее тебя дрожать и молить о большем. тогда я, к собственной чести, не мучил ни тебя, ни себя; тогда меня не хватило на долго. сказывалось отсутствие секса, даже элементарного самоудовлетворения, но я смог помочь тебе, надеющийся на продолжение, и ты не отказала. я ликовал. боже, лея, ты не можешь представить, насколько счастлив я был той ночью и насколько - насколько разочарован после. ты ведь не оставила после себя ни сигнала. ни весточки. ни знака. ты не собиралась восстанавливать наше общение, и я правда не знал, куда себя деть. я думал, что это будет что-то значить не только для меня, но и для тебя тоже, но ты вернулась в привычную жизнь, к своему жениху, к своим планам на будущее, в котором не останется меня для меня.

[indent] сейчас я старательно подбираю слова и выражения. сейчас я боюсь спугнуть тебя, и поэтому не касаюсь лишний раз, не попадаюсь на глаза и не лезу в личной пространство, ведь больше не имею на это права. ты аккуратно закрываешь за собой тяжелую дверь, разуваешься, проходишь в кухню следом за мной и отказываешься от предложенного гостеприимства. я знаю, который сейчас час, но ради убедительности все равно смотрю на электронное табло, чтобы убедиться, что уже достаточно поздно. твои отговорки не сработают и я в подтверждении собственных мыслей качаю головой из стороны в сторону. - ненадолго? уже поздно, я не отпущу тебя одну. - повторяю твой вопрос тупо и глухо, но продолжаю куда более уверенно. ты можешь написать своему парню, можешь написать ру, чтобы кто-нибудь из них тебя встретил, но я сомневаюсь, что ты захочешь это делать, поэтому, если потребуется, я отвезу тебя домой сам - на случай, если тебе вдруг неприятно находиться в моей квартире и противна даже мысль о том, чтобы оставаться на целую ночь. я пойму - я привык к твоему хладнокровию и твоему отчуждению, привык к тотальному игнорированию, хоть и не смирился с этим до сих пор, потому что, если ты позволишь себе хотя бы улыбнуться для меня, я сделаю все, чтобы эта улыбка не исчезла спустя считанные секунды. ты не отвечаешь на мой комментарий, но молча киваешь, вероятно, принимая к сведению, и я рад, что ты не споришь и не собираешься уйти немедля. ты продолжаешь сжимать в руках телефон, не отсвечивающий экраном блокировки, и догадаться, что он разряжен, не сложно. около тостера лежит портативная беспроводная зарядка, и я перекладываю ее на стол, поближе к тебе, чтобы не настаивать, но все же предлагать. ты опускаешь телефон сверху, и на минуты, кажущиеся вечностью, мы оба замолкаем, пока на экране не отображается пустой индикатор заряда с единственной красной вертикальной полосой. я отлипаю от гаджета как раз в тот момент, когда ты продолжаешь говорить. сбивчиво, неуверенно, словно боясь передумать, и я не спешу перебивать или встревать. открываю кран фильтра, набираю в чайник воду, ставлю его на конфорку и тычу пальце в сенсорное меню, включая температуру кипения сразу на максимум. пальцы невольно подрагивают: нервное. ты выстраиваешь одно предложение за другим, медлишь, и это вынуждает меня обернуться, обратиться во внимание, ожидая, к чему все это выведет, и все еще стараться не торопить. а потом ты опускаешь взгляд в пол, натягиваешь рукава свитера на пальцы, прячешь ладони между острыми коленками и поджимаешь пухлые мягкие губы. о том, что они именно такие, я знаю наверняка. ты говоришь о том, что свадьбы не будет - и я растягиваю губы в улыбке, уверенный, что у меня есть шанс; говоришь о том, что рассказала все своему жениху, кишки которого я бы наверняка с удовольствием намотал куда-нибудь из-за ревности, ворочающейся сонной змеей где-то в животе, и сердце пропускает удар; говоришь о причине разрыва - более глубокой и значимой, и я едва сдерживаю в себе угрюмое, удивленное и взволнованное блять. это неожиданно. это пиздец как неожиданно и я не знаю, что должен сказать. наверное, это то, о чем я мечтал - наш общий ребенок - еще в далекой юности, но если кому-то вдруг интересно: эта мечта никуда не делась. я все еще хочу называть тебя своей, все еще хочу, чтобы ты носила мою фамилию, все еще хочу, чтобы у нас был ребенок, желательно - не один, потому что ты будешь такой мягкой и обнимательной, когда твой живот вырастит, а я сделаю все, чтобы стать лучшим мужем и отцом. как жаль, что стать лучшим парнем мне не удалось, а до уровня 'жених' я даже не добрался. но узнать об этом вот так - это шок. залет - это плохо в девяносто восьми случаях из ста, он никогда практически не приносит счастья, а скорее, наоборот, разводит людей по разным берегам. я не знаю, зачем ты пришла ко мне и зачем рассказываешь об этом, если считаешь, что это не моя проблема - и эти слова меня злят, потому что, раз ты здесь, для тебя это имеет значение. и глупо с твоей стороны думать, что мне все равно. да, я медлю; я медлю, потому что пытаюсь свыкнуться с осознанием, пытаюсь принять новый статус, пытаюсь привыкнуть и уложить это знание ровным пластом в своей тупой башке. ладонь скользит ото лба вверх, сквозь непослушные вихры, завивающиеся барашком в мягкие кольца на затылке. я сжимаю волосы у линии роста, поджимаю губы, прочищаю горло, а потом, наконец, говорю: - эй, погоди, лея. почему ты решаешь за меня? с чего ты взяла, что мне это не нужно? - я не собираюсь скрывать зародившееся в глубине души раздражение и хмурю брови, скрещивая руки на груди. я не спешу подходить к тебе и жду, пока чайник на электрической плите закипит и оглушит нас обоих мерзким свистом, и только пристально наблюдаю за тобой, не отводя в сторону взгляда. - ты напугана, и это нормально, - я никогда не шарил в психологии, да и никто в моем окружении этим не увлекался, но сложить дважды два не составляет труда, и я все же отрываюсь от края островка, около которого стоял все это время, чтобы приблизиться к тебе. твои коленки сведены вместе, приклеились друг к другу, невероятно трогательно - сердце щемит даже такая мелочь, представляешь? грешно думать, будто я ничего не чувствую к тебе, будто о тебе не переживаю или когда-нибудь вообще переставал это делать. ты не осмеливаешься на меня посмотреть, твои ладони мелко дрожат, трясутся от волнения, и ты вся бледнее снега. я понимаю, что нет смысла просить взглянуть на меня: тебе это сейчас не по силам. вместо этого я касаюсь твоего запястья настойчиво и немного резко, поднимаю тебя с насиженного места и тут же, прежде чем ты успеваешь сказать что-то еще, разворачиваю к себе спиной и прижимаюсь сзади. ты ниже, и мне удобно опустить подбородок на твой затылок. ты замираешь вновь, почти что не дышишь; моя ладонь все еще сжимает твою руку, но уже не так настойчиво, а вторая поглаживает плоский живот сквозь плотную теплую ткань. я не знаю, что сказать, не знаю, что сделать, но понимаю, что тебя нужно успокоить, пока твоя тревожность не переросла в самую настоящую паническую атаку, с которой я в жизни ни разу не сталкивался. я подталкиваю тебя вперед и мы - вот так вот, приклеившись друг к другу, как родитель и его ребенок, только учащийся ходить, движемся в сторону ванной. я включаю свет, открываю дверь, завожу тебя внутрь. не дожидаясь твоих возражений, затыкаю слив металлической пробкой и включаю воду, настраивая температуру. несколько капель холодной воды попадают на футболку, но я не обращаю на это внимания и поворачиваюсь к тебе. ты выглядишь так, будто готова разрыдаться прямо сейчас, и я спешу вернуться к тебе со всей нерастраченной нежностью. я обещаю, что подарю ее тебе - потому что вся она только для тебя, но сейчас не место для сюсюканий, и поэтому я просто обхватываю твои щеки ладонями, чтобы привлечь внимание. - я наберу ванную для тебя. ты отдохнешь, а потом хорошо поешь. мы обязательно поговорим об этом, хорошо? я принесу тебе сменную одежду, - ты не киваешь, не соглашаешься, но и не споришь. ты будто и не здесь вовсе мысленно, и я едва не чертыхаюсь, потому что вести себя сейчас правильно - очень сложно. никто не подскажет мне, что нужно говорить и делать, и я действую наобум; коряво, косо и, возможно, слишком равнодушно, но это не так. в груди бушует море, клокочет ураган, и я копаюсь в шкафу в поисках какой-нибудь чистой и не самой большой футболке, чтобы предложить ее тебе. я дергаюсь кусок мягкой ткани так сильно, что аккуратно сложенная стопка рушится, но мне плевать. следом за штанами - домашние шорты. они будут тебе велики, но так ты хотя бы не будешь смущаться и пытаться спрятать аппетитные ножки короткой тканью. я складываю вещи и добавляю к ним новое полотенце, прежде чем вернуться к тебе. предусмотрительно стучусь, чтобы не смутить, но в ответ - тишина. я заглядываю, а ты все на том же месте; ты такая сильная, детка - всегда была такой, сколько я тебя помню и знаю, но сейчас ты рушишься у меня на глазах, и это настолько страшно, что даже представить, словами описать нельзя. я откладываю вещи в сторону и подхожу к тебе вновь. - давай разденем тебя, ладно? - ты не отвечаешь, но теперь хотя бы смотришь, хотя бы киваешь; ты стягиваешь свитер самостоятельно, а я расстегиваю пуговку на твоих джинсах и тяну их вниз; штанины легко соскальзывают вдоль ног, опускаются бесформенной кучей у ступней, и ты переступаешь через них, не пытаясь даже поднять с пола. вода продолжает набираться, и я перекрываю вентиль, чтобы не расплескалось ничего; к этому моменту ты успеваешь расстегнуть лиф и он падает следом, к штанам и свитеру, который ты также самостоятельно сняла. остается только нижнее белье, и ты позволяешь мне помочь. я скучал по этому - знаешь? по возможности снимать с тебя одежду, но сейчас все иначе, и я бы не хотел оказаться в такой ситуации вновь. я смотрю на тебя не как на предмет вожделения и обожания, не как на тело, которым хочется обладать; я аккуратно спускаю нежное кружево вниз - ты помогаешь, расставляя ноги в стороны, и я позволяю себе вольность - не отрывая ладоней от твоей кожи, подняться вверх, надавить на тазобедренные косточки, выступающие острыми лучиками, прижаться виском к низу твоего плоского живота, а потом туда же - не открывая взгляда от твоего лица - интимно, невинно поцеловать. ты шумно выдыхаешь, вплетаешь пальцы в мои волосы и пытаешься улыбнуться. выходит натянуто и неестественно; я поднимаюсь с колен, чтобы не смущать тебя дальше или не наталкивать на ненужные мысли, а потом помогаю забраться в ванную. ты сопротивляешься впервые за вечер, наверное, смущаясь своей несамостоятельности, но я только мягко отталкиваю твою напряженную руку. - позволь мне позаботиться о тебе, милая, - ты робко, совсем неуверенно киваешь, и я киваю в ответ. грею в ладонях вылитый шампунь, прежде чем намылить темные волосы, вновь опустившись на колени, чтобы было удобнее; ты расслабляешься под уверенными касаниями, льнешь к рукам и позволяешь себе закрыть глаза и окончательно довериться. обхватываешь коленки руками, прижимая их к груди, и я невольно улыбаюсь этой картине. я бы все отдал, чтобы так заканчивался каждый вечер в моей квартире, разве что без такого разрывающего сердце повода. когда с волосами покончено, я передаю тебе новую мочалку и гель - ты справляешься с этим самостоятельно и позволяешь мне уйти, чтобы привести себя в порядок; я переодеваюсь, стаскивая мокрую и прилипающую к груди и животу футболку, меняю джинсы на мягкие спортивные штаны и перебираюсь на кухню, чтобы заняться обещанным ужином. разогреваю самгепсаль и пулькоги в микроволновой печи, завариваю чай в прозрачном стеклянном чайнике, расставляю палочки и приборы, и принимаюсь ждать. я планировал провести остаток этого дня совершенно иначе. надеялся завалиться домой, принять душ по-быстрому и лечь спать, но все сложилось иначе, и, знаешь, я нисколько не жалуюсь. мне это даже нравится. пока ты заканчиваешь с водными процедурами - дверь не закрыта полностью, поэтому я слышу, как заработал душ, а потом как вода выключилась вовсе - у меня есть время, чтобы собраться с мыслями, но это не так-то уж и легко. ты не ждешь от меня ничего, возможно, даже не хочешь, чтобы я вновь становился частью твоей жизни, поэтому я не имею никакого права давить на тебя, не имею права говорить о том, что будет лучше для каждого из нас, потому что было бы лучше, если бы я не проебывался так часто. наконец, ты выходишь; на твоей голове куль из полотенца, которым ты обмотала волосы; ты тонешь в большой для тебя футболке и подтягиваешь спадающие шорты; шаркаешь по теплому полу босыми ступнями и замираешь на пороге. еда пахнет заманчиво и вкусно, и твой желудок умоляюще урчит, а твои щеки покрываются смущенным румянцем. я не придаю этому особого значения, чтобы не заставлять краснеть сильнее, и наполняю чашки чаем. ты принимаешь за еду, действительно голодная и уставшая не меньше, чем я, и я к тебе присоединяюсь: не дело говорить с пустым животом о чем-то важном. но и молчать долго тоже тяжело. я откладываю палочки в сторону, прочищаю горло, придвигаюсь ближе к тебе и аккуратно накрываю свободную ладонь своей, чтобы привлечь внимание к тому, что вообще хочу сказать. - послушай, я знаю, что ты сомневаешься во мне. знаю, что ты не пришла бы сюда, если бы, наверное, не ру, - я невольно усмехаюсь, понимая, что это, скорее всего, правда. и это нисколько не радует; если бы не твой брат, я бы, может, жил в неведении и продолжал страдать в одиночку, пока ты воспитывала бы нашего ребенка. если, конечно, не решилась бы от него избавиться, чтобы не усложнять никому из нас жизнь, - но я рад, что ты здесь. и я благодарен тебе за то, что ты рассказала, потому что это касается нас обоих, - я вновь делаю паузу, дожидаясь, когда ты решишься на меня взглянуть, а когда это происходит, совсем робко улыбаюсь, чтобы хотя бы немного расположить к себе, и только потом продолжаю. ты, кажется, понимаешь, к чему я веду, и в твоих глазах я вижу короткий огонек надежды. мне хочется думать, что мне не показалось; - ты не должна верить мне и имеешь право принимать решение самостоятельно, но я хочу, чтобы ты дала мне шанс. позволь мне быть рядом, помогать тебе. я не прошу тебя о большем, - потому что не имею права; но если ты только позволишь мне быть рядом, если позволишь помогать тебе, ухаживать за тобой и о тебе заботиться, поверь, я сделаю все, что только в моих силах, чтобы не разочаровать. ты все еще самый главный человек в моей жизни; все мои мысли, все мои слова, облаченные во все мои песни - они об одной лишь тебе, и я хочу, чтобы так было всегда. но я не собираюсь действовать тебе на нервы и превращать твою жизнь в ад - за это я возненавижу себя сильнее; поэтому, одного твоего слова будет достаточно, чтобы я оставил тебя в покое навсегда. одного твоего будет достаточно, чтобы я навсегда остался с тобой.