o n e   w e e k   a g o
[indent] я слишком хорошо и слишком четко помню как твои пальцы горят и дрожат от невысказанных обид, невыплаканных слез, непрошенной тяжести; слишком глубоко въелась картинка того, как кусаешь губы, сдираешь корочку высохшего блеска и моргаешь слишком часто, точно пытаясь сдержать слезы, выступающие в уголках темных глаз. я помню как смотрю и четко ощущаю как сжимается внутри сердечная мышца, как кости врастают внутрь, как ребра рвут в крошево мои легкие и дышать становится тяжелее, потому что наружу, точно зверь загнанный в клетку, рвется долбанный синдром спасителя - тебя хочется уберечь, защитить, спасти; твою боль хочется притупить, унять, исцелить; твои проблемы грузом перетащить на собственные плечи, а твое внимание увлечь неприхотливыми прикосновениями, переполненными преданностью, нежностью и трепетом: целовать молочно-бледную кожу, родинки губами пересчитывая; оставлять влажные следы и шепотом опалять, порождая толпище щекочущих мурашек, повторяя из раза в раз что я все решу, я все исправлю, я сделаю все ради тебя, веришь? глаза в расфокусе; пальцами сжимаю переносицу крепко, надавливаю и оставляю размашистые, красные следы, прежде чем вернуться к действительности: господин до енсоп, адвокат моего отца, неторопливо собирает со стола бумаги. дужка его очков слегка перекосилась, губы пересохли от слишком длительных разговоров, а развязанный галстук свободно болтается на шее - последние четыре часа он аргументированно пытался убедить моего отца все же обратиться в суд: даже решительная хватка не способна скрыть заметный тремор в его руках, конечно же, все уговоры оказались тщетными. руки скрещены на груди и заметно напряжены: голубоватые вены выступают; обрамляют собой контуры запястий и длинных пальцев; рукава белоснежной рубашки закатаны, темные волосы, убранные назад, непослушными прядками спадают на лицо - впалые скулы, касание космоса под уставшими глазами, потухший взгляд, признаками отсутствия сна. не было никаких официальных заявлений; все пресс-конференции отложены на следующую неделю, а телефон отправлен на беззвучный режим, просто потому что все рано или поздно отправляется в утиль: мечты, в примеси с тошнотворной наивностью, шаткое ощущение какой-никакой стабильности, надломанные, дрожащими пальчиками, надежды на то, что будет лучше - будет проще - что будет, так много слез, что хриплым комом в горле, остывающий запал, прогорклая венозная кровь, обкусанные ноготки, разодранные заусеницы и конечно же болезненное падение в реальность, лишенную этого всего. как иронично, насколько великой оказывается пропасть между тем, что мы хотим видеть и между тем, на что так филигранно закрываем свои глаза: между надуманной материальностью и между тем, что так стараемся пропустить мимо ушей. по всем законам жанра, мне следовало бы возненавидеть своего отца еще с самого детства, но я не смог. выстроил в его лице целостный пример для подражания и по его стопам следовал столько, сколько себя помню. мама не видела в нем врага - выражение ее лица не менялось при упоминании его имени, она не пыталась очернить его в моих глазах, она не пичкала меня своей обидой и ложью и поддерживала мои стремления стать похожим на него, позволяя ему оплачивать и мое частное обучение, и всех моих репетиторов. я научился видеть жизнь такой, какой она и является - я не романтизировал юношескую влюбленность моих родителей, не оправдывал их безответственную расторопность и не осуждал их за обоюдное решение разойтись, спустя год после моего рождения. правда в том, что я не был лишен родительского внимания и не был обделен любовью ни с одной стороны - пусть я и проводил большую часть своего времени с матерью, которая, за счет финансовой помощи со стороны своего, уже бывшего, мужа, смогла открыть свой собственный, маленький бизнес, отец не оставался где-то на заднем плане - подачками, подарками, встречами раз в месяц чисто ради галочки. мы виделись каждую неделю - стабильно, по средам и субботам я ночевал у него; стабильно, по средам и субботам я таскался хвостиком за ним, прерывая любую его занятость тысячью вопросами, на каждый из которых он находился ответом; стабильно, по средам и субботам мы ужинали в одном и том же ресторанчике, а потом он помогал мне с домашним заданием, прежде чем уложить спать. в том возрасте, я не понимал чем занимается отец, но я чуть ли не в рот ему заглядывал, когда он обо всем мне рассказывал, вуалируя слишком тяжелыми терминами для сознания семилетнего мальчика, и я стремился стать похожим на него. с воодушевлением болтал всем вокруг о том, что меня записали в одну из лучших, частных школ в каннамгу, пальцами цепляясь за дорогой материал темно-синего пиджака школьной униформы; я не пропускал уроки и со рвением изучал каждый профильный предмет, стремясь к высшим баллам - я не хотел разочаровать своих родителей; не хотел разочаровать самого себя, потому что вырос с долбанной тягой к перфекционизму; стремлением к идеалу - я хотел быть лучшим во всем, потому что мне не дозволено было иначе. потому что параллельно с моими достижениями, вершины склонялись и под ногами моего отца - вначале в главе партии; лицо чуть ли не каждых политических дебатов; инициативы, о которых говорили все вокруг, даже в моем окружении - первые выборы, в последствии которых он оказался на втором месте. я поступил в сеульский национальный университет - мне нравилось считать что у меня получилось все сделать своими силами, но я не собирался отрицать тот факт, что фамилия моего отца и сам факт нашего родства, несомненно, сделал свое дело. мне было двадцать семь, когда последовала его вторая предвыборная волна и на этот раз, его оглушающая победа. на тот момент, у меня была руководящая должность в его компании и я давиться готов был амбициями, потому что я хотел добиться многого; я стремился к тому, что с самого детства казалось недосягаемой, но желанной целью. о том, что я сын господина лима - президента лима - я не распространялся, потому что мы оба решили что об этом стоит молчать. мне не нужны были враки о том, что я добился своей позиции и своего собственного влияния лишь благодаря тому, что являюсь его сыном; моему отцу не нужны были сплетни и разговоры о его неудавшимся первом браке и о взрослом сыне, в особенности тогда, когда о его втором браке слишком активно спекулируют в прессе. он женился во второй раз шесть лет назад и правда в том, что на этот раз, потому что он действительно полюбил женщину, которую выбрал: он менялся в лице, упоминая ее имя; выглядел счастливым, цепляясь за обручальное кольцо на пальце и мягко улыбался, целуя ее в макушку и прижимая к себе, каждый раз, когда она была рядом. во мне не было ни толики раздражения и ни капли ненависти: я был действительно рад тому, что он сумел найти свое счастье и обзавестись нормальной семьей - любящая жена, двое детей, приторно-милая фотография на экране блокировки его телефона и еще одна на рабочем столе в его кабинете. он выглядел счастливым, только вот, личные амбиции все еще были необузданными и он слишком неумело расставлял границы и приоритеты, не замечая, как действуя в пользу одного, стремительно рушит и теряет второе - более важное. пару дней назад, она заявила что собирается подавать на развод и с тех пор, он изменился до неузнаваемости. дверь закрывается за спиной господина до и я слышу протяжный вздох: из высокого кабинета он достает бутылку коллекционного бурбона и два стакана. медово-латунная жидкость плещется о хрустальные края, отражается в пустых зрачках и тонкие губы, дугой, сжаты в одну ровную линию - он не собирался забирать у нее ничего. оставил дом, из которого, по ее просьбе, съехал в свой пентхаус в самом престижном, жилом комплексе сеула; собирался переоформить на нее даже частную виллу в кенгидо, ровным счетом как и пару пакетов акций своей компании, чтобы обеспечить ей и своим детям стабильный заработок и постоянный доход, даже после официального развода. естественно, его адвокаты пытались отговорить его - естественно, менять свое решение он не собирался. он падает на маленький диванчик напротив меня и протягивает один из стаканов; молча, чуть ли не залпом, опустошает свой, после чего откидывается на спинку и упирается затылком об изголовье, загнанно и устало дыша: — тебе нужно выспаться. я скажу твоему водителю подъехать, — отец мотает головой - не сомневаюсь, в его планы входит проторчать в своем кабинете всю ночь, пытаясь отвлечься на бумажную волокиту и опустошить уже начатую бутылку, но я не слушаю. скидываю короткое сообщение и делаю небольшой глоток из своего стакана, после чего наклоняюсь чуть вперед в его сторону, — выглядишь паршиво. я разберусь завтра со встречами и подготовлю бумаги инвесторам, остальное подождет. все равно от тебя мало пользы в таком состоянии. — и я даже не драматизирую - он слишком вспыльчив; срывается без причины; теряет фокус слишком резко и с трудом может сохранять трезвость ума и рациональность мышления - ты ведь и сама стала тому явным свидетелем, верно? и я снова ощущаю, как желваки на скулах ходуном ходят, от одних лишь воспоминаний о вчерашнем дне; о вчерашней тебе; о влажном и коротком поцелуе, потому что с губ твоих пришлось слизывать крохотные слезинки, что заместо всех слов. и это даже не злость - это скорее витальная нужда уберечь тебя, защитить, обезопасить настолько, чтобы твои глаза забыли все тени растерянности, обиды и несправедливости, мерцая лишь бликами никогда не гаснущих звезд - все до последней, зажженные на нашем небосводе мною, во имя одной лишь тебя. я опустошаю свой собственный стакан и намеренно, слишком громко бьюсь донышком о поверхность стеклянного столика, оставляя его там и привлекая внимание отца. он улавливает нотки напряжения между нами, поэтому смотрит прямо, выжидая, а я и не собираюсь тянуть: — насчет йерим, — самодовольная полу-улыбка вырисовывается на его лице. конечно он знает, конечно он видит как я смотрю на тебя, как я пекусь о тебе, как провожаю тебя взглядом и как каждое утро покупаю тебе кофе, потому что ты забываешь это сделать, слишком увлеченная бесконечным списком своих дел. конечно же он видит как я улыбаюсь, когда ты соглашаешься провести свой обеденный перерыв со мной; знает, что по вечерам, задерживаюсь, потому что отложил свою работу на потом, помогая тебе с твоей; закрывал глаза, когда я целовал тебя, прижимая к стене своего кабинета и когда я придумывал для тебя отговорки, лишь бы твой вечер освободился, чтобы я смог сводить тебя поужинать в какой-то дорогой ресторан, о котором ты без умолку болтала последние пару дней. — что между вами происходит? — он не церемонится, не пытается даже подобрать слова, а я, ответом, лишь игнорирую его вопрос, потому что и сам не знаю как на него ответить. мы еще не вместе; мы не говорили в открытую о наших отношениях и не решались перевести все это на официальный уровень, но постоянные свидания, вечные перешептывания и нередкие поцелуи, прикосновения и непристойные переглядывания слишком явно говорят о том, что ты мне небезразлична; слишком открыто намекают на то, что я пропал в тебе. — она конечно знает, каким невыносимым ты бываешь иногда, но тебе не стоило на нее срываться. — голос звучит спокойно, но достаточно твердо и уверено: я встаю, стряхиваю невидимую пыль с угольно-черных штанов и поправляю рукава идеально-белой рубашки, прежде чем подойти к отцовскому столу. пальцами перебираю разбросанные папки, в сторону откладываю те, что понадобятся мне для работы и неторопливо их пролистываю. — было бы неплохо, если бы ты как-то приободрил ее, — я хмурюсь, тяну слова и паузы, делая вид что размышляю над чем-то, — что насчет повышения? или, к примеру, предложишь ей должность получше? ты ведь знаешь что она справится. — я поджимаю губы и поворачиваюсь к отцу, хватая папки со стола. я не жду ответа и он понимает, что обсуждать это все, на самом деле, я не хочу. это даже не просьба, это скорее требование, которое я выдвигаю, потому что знаю - он прекрасно понимает мои мотивы, прекрасно понимает почему я за тебя впрягаюсь и прекрасно понимает что ведомый разумом, на этот раз, я полностью на поводу своих чувств. он коротко кивает, а я лишь молча отвожу свой взгляд в сторону, после чего быстрым шагом направляюсь в сторону двери: наши отношения с тобой - неэтично, непрофессионально, так по-детски для взрослых людей, но мне предельно плевать. мне все равно, поэтому я отмахиваюсь от морали - я не привык пользовать своим положением и толикой вседозволенности, но сейчас, пальцы крайне решительно тянутся к рычажкам давления и я тяну-тяну-тяну, ведь я сказал что сделаю все ради тебя, даже если ты не попросишь. ладонь замирает на дверной ручке и я поворачиваюсь; облизываю пересохшие губы, после чего поднимаю свой взгляд: — она очень много значит для меня. — ответом на вопрос со стороны отца. мы еще не вместе, ты еще не моя, но это не отнимает того факта, что я уже, целиком и всецело, принадлежу тебе.

[indent] «спорим, она и месяц не продержится?» — кажется, именно это сказал сыншик, шутливо смеясь, в твой первый рабочий день? ты притворилась что не услышала, не смотря на то, что его шепот - и подавно на шепот не походил и я не сомневаюсь, поджала губы, давая себе негласное обещание доказать, что недооценивать тебя не стоит. «спорим, что из нас двоих, первым уволишься ты?» — кажется, именно это сказала ты, на следующее же утро, оставляя на столе сыншика стаканчик с остывшим кофе, после чего мягко улыбнулась и быстрым шагом, цокая невысокими каблучками, направилась в сторону кабинета господина лима. я проводил тебя взглядом, подпирая плечом дверной косяк и на этом, кажется, все закончилось. ты действительно старалась - постоянно вертелась вокруг моего отца, справлялась с отличием со всеми задачами и делала даже больше, чем от тебя требовали, потому что ты хотела чтобы тебя заметили; ты хотела выделяться и хотела, чтобы в тебе видели больше, чем красивое личико и покладистую ассистентку. ты постоянно находилась в поле моего зрения; я цеплялся взглядом за тебя не единожды, потому что не смотреть на тебя - было выше моих сил. твоя мягкая улыбка; темные волосы - либо выпрямленные, либо уложенные волнами; дорогая одежда, что подчеркивала твою фигуру, лишенную каких-либо изъянов - тонкая, идеальная талия; длинные ноги; привлекательные формы. ты ведь привыкла что мужчины смотрят на тебя, но ты не позволяла никому приблизиться слишком близко, потому что ты не была робкой, ты умела за себя постоять и не позволяла кому-то переходить черту, потому что прекрасно понимала, что твоя должность это позволяет - в конце концов, ты ведь всегда была с президентом, а значит крутилась в высших кругах корейской элиты. ты знала себе цену и это привлекало - привлекало, не сомневаюсь, не только меня, но и многих мужчин, которые потенциально могли проявить к тебе интерес. это не было влюбленностью с первого взгляда, не было любовью со второго и не было томной привязанностью с третьего: мы ведь даже не общались, пусть и пересекались предельно часто, пусть ты и знала обо мне слишком много вещей - какой кофе я пью, на какие продукты у меня аллергия, я слишком часто забываю зарядку от телефона, поэтому у тебя всегда есть запасная, ты знала наизусть мой номер телефона и самостоятельно таскала мне обеды в самые загруженные из дней, когда я не выбирался из своего кабинета - пусть последнее никогда не входило в список твоих обязанностей. тем не менее, мы практически не общались - изредка, обменивались улыбками и ты умело сдерживала смех, когда я иронично закатывал глаза, во время очередной скучной речи на таком же очередном и скучном совещании. ты всегда была маленьким уголком уюта и комфорта; рядом с тобой, невольно, всегда становилось спокойно и я долгое время не мог понять что это за чувство, которое вьет гнезда под сердцем и шепотно шебаршит в межреберье - а потом дымка будто бы рассеялась и все стало предельно ясно. помнишь? тот вечер, ровно четыре месяца назад, когда ты смущенно постучалась в мою дверь и протолкнулась внутрь, держа в руках вкусно пахнущий пакет и два стаканчика с айс латте. мой отец улетел на какой-то саммит в пекин и в такие дни, когда ты его не сопровождаешь, тебе положен выходной день, поэтому я удивился; вопросительно вскинул брови, а ты лишь застенчиво улыбнулась, ставя стаканчики передо мной: «ты сегодня снова не обедал, поэтому я принесла поесть» - ты говорила уверенно и смотрела пристально, не торопясь что-либо делать дальше, а я, инстинктивно и слишком резко поднялся с места, закатывая рукава рубашки и также уверенно проговаривая короткое: «пообедаешь со мной?». ты быстро закивала, помогая мне освободить часть стола от бумаг, после чего достала из пакета контейнеры с кимчи, токпокки, пулькоги и пибимпабом, аккуратно расставляя их. ты быстро расслабилась, заставляя меня, ответно, отпустить напряженные плечи, пока ты без умолку болтала - о работе, о том, каким невыносимым становится господин лим в преддверии какой-то важной поездки, о том, что он заставил тебя отсканировать чуть ли ни все документы за последний месяц, о том, что через пару недель планируешь навестить своих родителей в инчхоне и о том, что ничего не знаешь обо мне, после чего замолкла, палочками цепляя кусочки говядины. время обеда давно закончилось, но ни один из нас не торопился возвращаться к своим рабочим обязанностям: я рассказал тебе о многом в тот день - о своей семье, умалчивая лишь о личности своего отца, - о своем детстве, о том, что полтора года назад самолично разорвал помолвку с минхи, которую интересовал только мой счет в банке и возможность заполнять моими дорогими подарками ленту в своем инстаграме и о том, что никогда, на самом деле, не бывал в инчхоне, пусть и слышал о том, что там красиво. мы словно двинулись с мертвой точки, растопив льдину между нами - я не позволил тебе уйти до самого вечера, обещая что отмажу тебя перед твоим начальством, а потом предложил подвести тебя до дома - ты согласилась, продолжая наш разговор всю дорогу до небольшого, закрытого жилого комплекса в самом сердце хондэ. с того самого дня, мы ведь почти каждый день обедали вместе, за исключением тех дней, когда ты уезжала за город или была слишком загружена делами; почти каждый вечер, я подвозил тебя домой и как минимум пару раз в неделю, я оставлял машину на подземной парковке под твоим домом, предпочитая пешие прогулки по твоему району. мы не называли это свиданиями, но это было именно этим, верно? поздние ужины, пачкая руки какой-то вредной, но безумно вкусной, уличной едой; остановки где-то посреди улицы, чтобы послушать каких-то молодых музыкантов или расторопные попытки насладиться очередной выставкой за двадцать минут до ее закрытия. по выходным - твоим, потому что, зачастую, они выпадали посреди недели, - мы задерживались допоздна, посещая караоке клубы - одна комната на двоих, продленная трижды, потому что ты собиралась исполнить весь репертуар своей любимой кпоп группы - именно там я впервые тебя поцеловал в прошлом месяце. и это даже не соджу бил в голову - била в голову ты. ты выглядела очаровательно, в коротком платье, с распущенными волосами и широкой улыбкой, распевая о любви и пританцовывая в такт музыке, постоянно направляя на меня микрофон и призывая присоединиться к тебе. это так глупо, знаешь? так по-ребячески, так не под стать взрослым людям, с серьезными и важными должностями - громко смеяться под нотки какой-то нелепой и попсовой песни, нацеленной на подростковую аудиторию, а потом, стоит только ей закончиться, а тебе отпустить микрофон, я залип на то, как ты шумно дышишь; как твоя грудь вздымается от частого дыхания, а ты пытаешься насладиться воздухом и я не думаю. позывной реакцией тянусь к тебе; наклоняюсь и губами прижимаюсь к твоим - чтобы поделиться своим кислородом; чтобы прочувствовать тебя близко: предельно близко, чтобы частью меня; чтобы коснуться - твоей кожи, твоей шеи, твоего лица, талии, тела, рук, утоляя тактильный голод; чтобы не уловить твою реакцию, но чувствовать, что не хочу останавливаться, потому что в конечном итоге, ты отвечаешь, руками цепляясь за края моей черной футболки, будто бы стараясь прижать еще ближе к себе. в тот самый вечер, я продлил комнату еще несколько раз, но теперь уже не для того, чтобы ты продолжила петь - хотя, будем откровенны, йерим, голос у тебя создан именно для этого, - я продлевал для того, чтобы продолжить тебя целовать - усаживая тебя на своих коленях, широкими ладонями шастая по твоей спине, пальцами нумеруя выступающие позвонки, а языком вдоль твоих губ. чтобы и дальше тебя касаться - пока ладони то на твоих разгоряченных, острых и оголенных коленках; то на твоих щеках, фиксируя лицо и прижимая его ближе; то на твоих руках, переплетая пальцы и оглаживая твои руки, твоими ноготками цепляя свою кожу, а потом отлипнуть с трудом, оставляя несколько поцелуев на покатом плече, на выступающей ключице, в попытках перевести дыхание и предлагая провести тебя до дома, а ты лишь молча кивнешь, губами упираясь в отросшие волосы на моем затылке. а потом ловить твой смущенный взгляд на следующий день и почувствовать как сердце колотится чаще, когда трезвый рассудок предложит снова встреть на зеро, подталкивая к тебе, чтобы снова усмирить нескончаемое желание такой интимной, и одновременно невинной близостью - вдавливая твое тело в самого себя, когда ты торопливо засобираешься, потому что опаздываешь; когда оставлю короткий поцелуй на твоем запястье, после того как подвезу домой; когда буду ловить твои губы своими при каждом удобном обстоятельстве, потому что словами мне сложнее выразить все свои чувства к тебе. но ты ведь и не против - потому что тянешься взаимно; потому что податливо отвечаешь телом на мои собственные позывы; потому что сама, котенком, тычешься в шею или острую линию челюсти, крайне намерено оставляя следы своей бледно-розовой помады на воротнике моей рубашки, благодаря за очередной букет цветов - всегда анонимно, потому что только ты должна знать от кого они. потому что ты уже знала о том, насколько ты была важна для меня; потому что своими поступками, мы уже опережали любые слова. и я знал, что в правильный момент, я обязательно скажу тебе о своих чувствах; в красивом и театральном жесте, я тебе это даже покажу, предлагая перевести все на официальный уровень, потому что, твоих поцелуев становилось мало. тебя становилось мало и мне до скрежета зубов хотелось торопить чертовы события, веришь? чтобы ты переехала в мою квартиру, перетаскивая, торопливо, туда все свои вещи; чтобы просыпаться с тобой в одной постели, прижимая твое податливое тело ближе к моему; чтобы вместе собираться на работу и чтобы вместе оттуда возвращаться: чтобы вместе готовить ужин, обязательно пережаривая или переваривая его, потому что слишком сильно увлечемся друг другом, а потом, убираться на кухне вместе; вместе принять душ и вместе перебраться в постель, позволяя мне открывать для себя новые границы твоего тела; новые пределы твоих желаний; новые лимиты твоих удовольствий, двигаясь в хаотичном ритме, прерывая тишину заполошными стонами и разгоряченными перешептываниями наших имен. я знал что хочу большего с тобой и это неизбежно, йерим, поэтому я давал нам обоим время для того, чтобы насладиться каждым новым шагом; поэтому не торопил события; поэтому ухаживал за тобой красиво, медленно и нерасторопно; поэтому даже целовал осторожно, углубляя поцелуи лишь тогда, когда ты сама того хотела. мне казалось что мы переживем любые бури: кто знал, что одна лишь только недосказанность, заставит тебя обвесить замками свое чертово сердце, запирая себя в неприступную крепость?

[indent] джихе поправляет волосы; сгибом пальчика протирает остатки высохшей, губной помады в уголках губ и наклоняется вперед, через стойку на ресепшене - она работает тут, кажется, уже второй год, поэтому лишь карандашом помечает номера, которые ей следует обзвонить следующим утром и торопливо кивает, улавливая все мои расторопные указания. я старательно пытаюсь разбросать все запланированные встречи с этой недели на следующую, поэтому фокусирую свой взгляд на разрисованном графике; пальцами веду по сенсорному экрану планшета, разбирая даты, пока джихе шумно вздыхает - ее рабочий день закончился двадцать минут назад и наверняка, она чертовски злится на меня сейчас за то, что так невовремя встреваю в ее планы на сегодняшний вечер. «господин лим хеншик не сможет сегодня с вами встретиться по семейным обстоятельствам» - повторенное больше десятка раз за последние двадцать четыре часа: джихе вторит; устало закатывает глаза, готовя почву для завтрашних сплетен - как минимум в одном из сценариев она действительно сумеет угадать, что на кону весь его брак и что дело в разводе, факт которого знатно подкосил моего отца. вопросов возникнет слишком много; рано или поздно, они обрастут корочкой из подозрений и беспочвенных инсинуаций, которыми будет обвенчана вся утренняя пресса: до енсоп просит поторопиться с официальным заявлением, а мой отец только и делает что сжимает и разжимает кулаки, пялясь в пустую точку где-то впереди себя; до хрипотцы срывает голос и рычит, точно собакой сорванной с привязи, готовой вцепиться в глотку любого, кто попытается его усмирить. спокойствие, сосредоточенность и решительность вмиг улетучились; стерли все границы между вдумчивостью, подотчетностью и какой-то неприсущей сентиментальностью - забавно, насколько человек зависим от своих чувств. он идет на их поводу, когда леска затягивается слишком сильно вокруг горла; дрожащими руками центрирует в них свое существование, подпитанное страхом что-то потерять - это сквозная рана; алая нить, что простилается между сердцем и мозгом, а потом обрывается моментально, разрезанное острием той самой слабости, которая овладевает, окутывает и изнуряет; истощает до полного опустошения, и все остатки хладнокровности и самообладания резко тлеют алым маревом в жарком огне либо злости, либо чувства в разы покрепче. глаза печет от усталости и я пытаюсь проморгаться; трясу запястьем и смотрю на циферблат наручных часов, после чего кивком устремляю свое внимание в сторону джихе, — тебе давно пора домой. — говорю коротко и она тут же подрывается с места, хватая со спинки стула яркий пиджак и сумочку; пальцами щелкает по экрану айфона и быстро выбегает из здания, провожаемая моим взглядом. я достаю из кармана своих штанов свой телефон, чтобы разблокировать и отправить тебе короткое сообщение: «увидимся сегодня?», - на что получу моментально ответ, в котором ты говоришь о том, что ждешь меня в моем кабинете. я сразу же двигаюсь в сторону лифта, несколько раз нажимаю на кнопку, будто бы это хоть как-то заставит его двигаться быстрее и оказавшись внутри, также резко зажимаю кнопку нужного мне этажа. ты не говорила о том, что сегодня будешь тут; ты и вовсе не писала сегодня - не сомневаюсь, мой отец скинул на тебя всю работу и я планировал забрать тебя, в худшем случае - помочь разобраться с ней, но стоит только открыть дверь, как я вижу что ты сидишь на краю моего стола, собрав ладони лодочкой меж своих ног и взглядом цепляешься за пустоту напротив. ты выглядишь разбито, подавленно, растерянно - я не видел тебя такой до этого, поэтому сердце предательски екает в груди; съеживается и елозит вдоль ребер, царапая шершавостью тревожности все внутренности; цепляя иголочками все органы изнутри, до какой-то тошноты; до нездорового страха, который поселяется в черепной коробке абсурдными предположениями. я неторопливо обхожу стол, до тех пор, пока не оказываюсь напротив; ладони находят свое место на твоих коленях, но ты никак не реагируешь. не дергаешься; не поднимаешь на меня свой взгляд; не издаешь ни звука - я даже не слышу как ты дышишь. я веду пальцами бережно в сторону твоих рук; оглаживаю мягко, нежно и ласково, располагая к себе и заставляя тебя чувствовать себя в безопасности. я деликатно выуживаю твои ладони; переплетаю наши пальцы и мягко сжимаю, надавливая совсем осторожно: — расскажешь что случилось?  — ты поджимаешь губы; кусаешь щеки изнутри - клянусь, пытаешься сдержать слезинки, - а потом все же сдаешься; позволяешь им скатиться по бледным щекам и шмыгаешь носом. где-то подсознательно, я сумел сложить дважды два; разобрался с простой математической формулой и понял, что дело в моем отце. не сомневаюсь, он не подбирал сегодня правильные слова и наверняка, наговорил лишнего, сорвался, не совладал со своими чувствами в твоем присутствии и ты подтверждаешь мои догадки, когда коротко обозначаешь ситуацию. ты долго подбираешь слова; шумно сглатываешь и я киваю, понимая что под конец дня, даже твоя крепкая и стойкая оболочка дала брешь; трещину, через которую просачивается человеческая слабость и это нормально, знаешь? это естественно, ты и не должна быть сильной рядом со мной, потому что сильным, за нас двоих, буду я, йерим. ты закрываешь глаза и с трудом сдерживаешь короткий всхлип: я не видел тебя такой никогда и никогда до этого, за все те полтора года что ты работаешь на моего отца, я не видел на твоем лице ни слезинки порожденной чьими-то словами, действиями или запросами. ты привыкла к его претенциозности; знаешь о завышенных требованиях и ожиданиях; справляешься с любыми задачами - только вот, не смогла справиться с моментом, когда он и сам дал слабину. и мне сейчас только и хочется что заклеить твои раны; затянуть обиды продолговатым швом; собрать тебя по кусочкам воедино и пообещав что все будет хорошо - сдержать это обещание; сделать все, чтобы оно оказалось правдивым. я мягко целую тебя в лоб; пальцами стираю влажные дорожки с твоих щек, покрытых здоровым румянцем, оглаживаю слегка влажные ладони и оставляю поцелуй на носу, шепотом пытаясь усыпить твое чувство растерянности: — ничего, милая, все в порядке, — тихо, осторожно, еле слышно, будто бы даже не прерывая повисшую, такую личную, тишину между нами; еле ощутимо, но ты чувствуешь мои слова, а я чувствую как часто и быстро бьется твое сердце, — все хорошо, слышишь? — ты киваешь расторопно, прижимаясь ко мне ближе; требуя от меня близости и я тебе ее даю, пока губами мажу вдоль щеки; оставляю короткий поцелуй на твоих губах, языком слизывая солоноватый вкус остаточных слез; целую еще раз также осторожно, после чего опускаюсь на корточки перед тобой, не отпуская твои руки. я оставляю короткий поцелуй на твоем колене, еще один чуть ниже, после чего лбом прислоняюсь к твоим ногам, замирая на несколько мгновений - я позволяю тебе собраться с мыслями; позволяю тебе прийти в себя, пока пальцы твоей руки выскальзывают из моей хватки и перебирают прядки моих волосы, пока шмыгаешь носом, пытаясь успокоиться, после чего шепотом повторишь мои слова, — все в порядке, ынхек, — и я киваю, выпрямляюсь и снова цепляю твои ладони, подбадривая тебя короткой улыбкой, — поедем ко мне? я приготовлю ужин, а ты мне обо всем расскажешь? — ты киваешь, и я помогаю тебе спрыгнуть со стола, хватая с моего кресла твою сумочку и тяну тебя за собой. ты оставалась подавленной всю дорогу до моей квартиры; молчала почти все время и позволила себе отпустить этот день лишь сидя на кухонном островке в моей домашней футболке, рассматривая как замороженные овощи жарились на сковороде, а лапша разваривалась в небольшой кастрюльке рядом. ты выглядела спокойней; улыбалась открыто и смеялась над моими шутками, когда вилкой ковырялась в тарелке, доедая остатки импровизированного ужина и позволяла мне отвлекать тебя от плохих мыслей пустой болтовней о вещах, и подавно не связанных с работой. это походило на самый обычный вечер - ужин разделенный на двоих, две опустошенные бутылки гранатового сидра, вкус которого четко опечатался на твоих губах, а я, как оказалось, слишком зависим от твоих поцелуев. ведь они мне казались куда более увлекательными чем просмотр очередного эпизода какого-то нашумевшего сериала на нетфликсе. и я целовал тебя долго, сильно, глубоко, неспеша; циркулированием каждого вдоха и каждого выдоха сглатывал, пропуская чужое удовольствие через себя; тихо, размазано, приглушенным стоном прямо в губы, но все еще не переходя за границы дозволенного. оторваться было тяжело, но усталость навалилась грузом и я уступил тебе свою спальню - ты смутилась, отчего-то, но все же пошла на поводу моей настойчивости, когда я закрыл за собой дверь, направляясь в сторону дивана. поспать нормально не удалось и я сумел заснуть крепко только под утро - проснувшись, мышцы ныли безостановочно; скулили от онемения, но это все не имело никакого значения. ничего, боже, не имеет никакого значения, когда ты на моей кухне; в моей помятой футболке; пахнешь моим гелем для душа, моей зубной пастой и, определенно, моими духами, оставленными на прикроватной тумбочке. все так мелочно, так, мать твою, неважно, когда ты прячешь улыбку за моей кружкой и выглядишь так правильно, будучи моей.

n o w
[indent] попечительский совет крайне болезненно воспринял новость о проблемах в личной жизни лим хеншика: каждый божий день, они настаивали на встречах и нам соджун, его генеральный директор и по совместительству, главный инвестор, торчал в отцовском кабинете по несколько часов, пытаясь рассмотреть всевозможные сценарии дальнейшего развития событий. конечно, я имел прямое отношение к происходящему: если под моего отца начнут копать, будет легко добраться до истины и узнать о нашей с ним связи. откровенно говоря, на пике его карьеры уже возникали подобные новости - журналиста, который раздобыл эту информацию, с легкостью заставили молчать три миллиона вон, переведенных на его личный счет, а саму историю обвенчали лживой, за счет того, что схожая фамилия никак не указывает на потенциальное родство. естественно, если эта информация всплывет, проблемы будут не только у нас: людей, которые знали правду, можно было по пальцам пересчитать и все они, до последнего, находились в главе компании и хоть как-то решить эвентуальную проблему еще до ее реального зарождения было невозможно - до енсоп предложил залечь на дно на время. меньше появляться в компании лим хеншика; свести на минимум публичные встречи и разговоры с прессой; поменьше мозолить глаза моей должностью, чтобы отвлечь внимание от моей личности. в конечном итоге, все будут сфокусированы на новости о разводе, из-за чего интерес в сторону третьих лиц может поутихнуть и я согласился: я четко помнил как торопливым шагом покинул кабинет отца и столкнулся с тобой по другую сторону: ты смотрела удивленно и я не придал этому значение. убедил себя в том, что неожиданным оказалось наше столкновение; увлекся собственными мыслями и оставил короткий поцелуй на твоей щеке, бросая шепотное: «поговорим потом, ладно?», прежде чем запрятать руки в карманах штанов и удалиться. я не придал этому никакого значения, хотя стоило; слишком сильно увлекся собственными мыслями и не позволил себе даже заподозрить что что-то не так: когда опомнился - оказалось слишком поздно. правда в том, что я не собирался тебе говорить об этом. не сейчас, и не в скором времени - когда-нибудь потом, в каком-то потенциальном и далеком будущем и отчего-то, я был уверен в том, что ты поймешь. что ты не осудишь, не упрекнешь, не обвинишь, потому что уловишь мои мотивы для молчания. это ведь не имеет никакого значения: это даже не ложь, это блядская недосказанность; маленькая деталь; чертов кусочек паззла, который завалялся где-то в поле недосягаемости, но без которого ты вполне видишь всю целостную составляющую картинки. между нами не было вранья, между нами не было пропастей и прорех - но ты, отчего-то, решила иначе. ты больше не приходила обедать со мной, не ждала меня на парковке, в конце рабочего дня, ты не таскала мне бабл ти по утрам и не отвечала на сообщения. ты намеренно меня игнорировала; также намеренно не отвечала на мои звонки и будто бы по графику, каждый божий день покидала здание раньше меня, чтобы не столкнуться случайно, чтобы не видеть меня, чтобы и дальше играть в эту долбанную молчанку. знаешь, йерим, это начало злить примерно во второй же день: мне не нравилось отсутствие диалога; мне не нравилась эта обида с твоей стороны, которая явно горчила на кончике языка и прожигала зияющие дыры в моей собственной грудной клетке. потому что тоска по тебе разрасталась ветвями прямо в области сердца: под кончиками пальцев, твое присутствие, твое каждое прикосновение, твое неровное дыхание и твой звонкий смех, ощущается тяжестью в моей груди, на моей шее, вдоль сонных артерий и дыхательных путей - оно сжимает крепко; оно давит-давит-давит, оно душит до ярких пятен перед глазами, до покраснений вдоль бледной кожи, оно душит пока не утаскивает на глубокое темное дно. ты самолично поставила приговор и собственноручно привела его в исполнение - без права на апелляцию; без возражений и попыток хоть как-то разобраться в случившемся. обжалованию не подлежит и все мои «но»; все мои доводы и аргументы лишены весомой ценности; утеряли свой вес еще в самом начале жертвенного трибунала. шелест человеческих голосов стекается в пчелиный гул – слова, слова, слова, там много слов, что набухает язык, а голова гудит бесконечной болтовней, которая не имеет никакого смысла, значения, цены - все мысли сфокусированы только на тебе и я теряюсь; упускаю связь с действительностью, потому что не понимаю до последнего, что послужило причиной твоей спонтанной отрешенности? глупая, человеческая привычка - искать оправдания всему, - действует наперед даже тут и, по какой-то причине, в затравленном мозгу появляется мысль о том, что это очередная попытка спасти шкуру моего отца, смягчить неизбежный удар: — это ты сказал ей поменьше крутиться рядом со мной? боишься что доберутся до нас с тобой через твою ассистентку? — говорю раздраженно; выпаливаю агрессивно, сжимая и разжимая кулаки, оказываясь предельно близко в отцу: он смотрит на меня спокойно, скрестив руки на груди и усмехается, а потом и вовсе с трудом сдерживает свой смешок, прежде чем отойти, отвернуться и пожать плечами. — видимо, неудачные отношения это у нас с тобой семейное. — он возвращается на свое кресло и устраивается поудобнее, разворачиваясь лицом ко мне - кажется, моя реакция его забавляет не меньше чем мои слова. было крайне неразумно вломиться в его кабинет - где-то глубоко, я надеялся на то, что ты тоже будешь тут; с другой же стороны, я рад что тебя здесь нет и ты не становишься свидетелем этого идиотского диалога. было крайне неразумно сразу же бросаться обвинениями - общего у нас с отцом, как оказалось, предельно много. мозг податливо идет на поводу сердца; позволяет ему диктовать все новые и новые правила и отключать все рычажки, надавливать на все тамблеры разумного. потому что сейчас - я тоже действую исключительно ведомый эмоциями. и то ли желчь уже выплескивается за края, в пределах необузданной злости, то ли так паршиво на вкус отчаяние - я не знаю, не понимаю. мотаю головой, надеясь что он продолжит, что объяснит - мне казалось у нас все хорошо, мне казалось мы двигаемся в правильном направлении. — она отказалась от повышения. и от новой должности тоже. — из его голоса пропадают последние нотки какой-то иронии и он становится серьезным, острым, строгим - таким, к которому я привык с самого детства. я поджимаю губы - мозг отчаянно пытается связать несвязуемое; почему-то цепляется за все сказанные слова, не замечая как на периферии, едва заметно, мелькает очевидное. — ынхек, ты ведь знаешь что она не глупая, она прекрасно понимает что к этому меня подтолкнул ты. — отец сцепляет руки в замок на столе и наклоняется чуть вперед; не отрывает взгляд от меня и смотрит пристально, — и не сомневаюсь, она знает и почему ты имеешь на меня особое влияние. — щелчок - громкий, раздражающий, неумолимый. глупо было рассчитывать, что ты не узнаешь; глупо было думать, что ты не услышишь случайно, не сопоставишь факты, не найдешь ответ на потенциальное сомнение. хеншик и не пытался скрыть никогда от меня факт того, что он мною дорожит: он действительно прислушивался к моим советам; спрашивал мое мнение касаемо важных для него вещей; он позволял мне влиять на его точку зрения и шел на поводу моих просьб, когда я в этом нуждался, просто потому что знал: я с детства считал его своим героем; я с детства видел в нем пример и пытался во всем быть на него похожим - у нас схож менталитет, схожи точки зрения и взгляды на мир, господи, у нас даже характеры схожи, потому что, инстинктивно, перенимал его повадки; перенимал его манеру поведения и вытачивал себя, под стать ему. чтобы он гордился, чтобы он видел во мне сына, который не разочаровал, не подвел, не опозорил. блядский загон детства, ебаный страх преследующий на протяжении всей осознанной жизни - увидеть как не оправдываю его надежды; заметить, как он стыдится меня; как упрекает в том, что не стал тем мужчиной, которого он во мне воспитывал. в осознанном возрасте, я четко вижу и его собственные изъяны; принимаю его недостатки и не пытаюсь закрывать глаза на те его слова, с которыми не согласен - только вот от этого, он не перестает быть моим отцом. и конечно же ты провела параллели; прочувствовала эту псиную привязанность к нему и вывернула наизнанку причины, по которым я лишил тебя этой истины. я устало вздыхаю; с трудом пропускаю воздух через себя, опустошая легкие: — знаешь где она сейчас? — потому что писать и названивать тебе нет никакого смысла - ты не ответишь, ровным счетом как не отвечала и последние несколько дней. — в моем главном офисе, подготавливает документы для завтрашних встреч. мой водитель должен будет отвезти ее домой когда она закончит, могу... — я не позволяю ему договорить, потому что сразу же подрываюсь с места, — скажи ему пусть не ждет ее, я сам. — короткий поклон, после чего я быстрым шагом покидаю кабинет, прокручивая ключи от машины в руке.
[indent] на часах без пятнадцати семь: ты задерживаешься и, веришь, милая, я знатно нервничаю. как никогда до этого: если бы не бросил курить пару лет назад, потому что минхи терпеть не могла запах сигарет - точно выкурил бы сейчас целую пачку, чтобы убавить раздражительность и напряженность, которые комом дерут горло сейчас. вместо этого, в бардачке нахожу пару мятных леденцов, один из которых забрасываю в рот, надеясь что подступающую тошноту станет легче переносить - это даже не тошнота, это тревожность, это волнение - точно те же ощущения, что и в пятнадцать, когда я впервые приглашал соми погулять со мной. на часах семь : двадцать три, когда твой, уже слишком хорошо знакомый мне, силуэт, выбирается из тени высокого здания - ты не замечаешь мою машину сразу же; глазами ищешь привычную, черную тачку, а потом набираешь номер джихуна. раздраженно морщишь нос - он сбрасывает. я не тороплюсь привлекать твое внимание - наверное, мне не хочется казаться патовым и жалким в твоих глазах, - поэтому жду, пока леденец рассосется на языке, после чего убавляю на минимум музыку в машине и трогаюсь с места, останавливаясь прямиком напротив тебя. ты смотришь - узнаешь машину сразу же, - но не торопишься забираться в салон. ты даже с места не дергаешься, пусть и смотришь пристально, пусть и ловишь на себе мой взгляд: знаешь, йерим, ты выглядишь так красиво: черное платье, которое подчеркивает твою фигуру; поверх - такой же черный пиджак; золотистый и тонкий ремешок маленькой, кожаной сумочки. волнистые волосы спадают на спину, по бокам закрепленные массивными, жемчужными заколками; в ушах небольшие, аккуратные сережки и на шее тонкая подвеска и все это так хорошо подчеркивает твою естественную привлекательность. я залипаю, откровенно смотрю на тебя, потому что не могу иначе и ты это знаешь, ты это понимаешь. только потом, я говорю мягко: — джихун не приедет. садись. — ты мешкаешь, медлишь, но потом все же залезаешь на переднее сидение моей машины, аккуратно пристегиваясь. ты больше не смотришь на меня, смотришь куда-то вперед, явно не собираясь начинать разговор, а я лишь облизываю пересохшие губы и трогаюсь с места. я не знаю куда тебя вести, поэтому на автомате веду в сторону твоего дома - окольными путями, растягивая время. — и долго ты собираешься избегать меня, йерим? — настойчивее надавливаю на педаль газа, двигаясь вперед вдоль широких улиц; стараюсь говорить тихо, не давить на тебя и не напрягать; позволяю паузам провисать, потому что это не допрос; потому что это разговор, в которым мы оба нуждаемся. — может расскажешь мне в чем дело? что я сделал не так? — потому что я хочу это все исправить, пока не стало слишком поздно, понимаешь? потому что я не хочу весь остаток собственной жизни сожалеть о том, что проебал тебя. потому что если ты ответишь что не веришь мне - я сочту это твоей собственной ложью. потому что в каждом моем слове, в каждом моем жесте, в каждом прикосновении - было даже больше истины чем та, на которую я не способен. потому что ты доверяла, потому что приходила ко мне самостоятельно, потому что позволяла утешать, позволяла быть рядом, позволяла вбирать в себя твои страхи. потому что без признаний в любви - мы оба полюбили. ты все еще молчишь, а я терпеливо барабаню пальцами по поверхности руля, останавливаясь когда светофор в очередной раз загорается красным. — ты ведь знаешь как много ты для меня значишь, — и мне бы хотелось продолжить, но правильные слова не лезут, не находятся, не могу их выдавить из себя, поэтому обрываю предложение и замолкаю теперь уже я. конечно знаешь, конечно понимаешь, конечно чувствуешь. я прочищаю горло, когда мы подъезжаем к твоему району: хондэ как и всегда, в позднее время горит яркими цветами; оглушает громкой музыкой и обволакивает каким-то искусственным комфортом. я выпрямляюсь, сбавляю скорость и поддаюсь чуть вперед - дорогу до твоего дома я давно знаю наизусть. — у тебя дома есть еда или нам заехать в какой-то круглосуточный? — говорю спокойно - точно не было никакой недели молчания между нами; непринужденно бросаю на тебя свой взгляд, вопросительно вбрасываю брови кверху. потому что я не собираюсь ждать твоего приглашения - ты не позовешь, а я уходить не собираюсь, но и торчать возле твоей двери тоже не входит в мои планы. нам ведь действительно стоит поговорить, йерим, и ты об этом знаешь. и либо ты позволишь мне сегодня зайти дальше обычного - либо мы поставим точку. третьего не дано. и я обещаю, милая, я приму любое твое решение.
[indent] кроме того, которое исключает меня из твоей жизни.
[indent] кроме того, которое меня лишит тебя.