[indent] - ёран! - длинная рука с широкой ладонью и растопыренными в разные стороны пальцами взмывает вверх над лохматой макушкой; я оборачиваюсь на знакомый голос и приглядываюсь, щуря глаза, чтобы лучше разглядеть брата в толпе старшекурсников, так сильно спешащих вырваться из зала, что вместо того, чтобы выйти, буквально вываливаются в просторный пустующий коридор. я останавливаюсь у окна, машу ему в ответ рукой и раскладываюсь на подоконнике: снимаю с плеча сумку, заполненную ручками, исписанными листами, зарядкой для телефона, косметичкой и двумя маленькими бутылочками воды для себя и для ёсана, который, удерживая лямку рюкзака одной рукой, расталкивая студентов второй, стремительно приближается ко мне. его осветленные недавно волосы пушатся и электризуются, и чем сильнее он пытается пригладить их ладонью, тем сильнее они поднимаются вверх, поэтому, в конечном итоге, он все же оставляет эту затею и тормозит рядом только для того, чтобы пропустить вперед опаздывающих и присоединиться к ним вновь. на этот раз, в моей компании. в сеульском национальном университете всегда так много людей и всегда так много активности, в которой невозможно не поучаствовать, особенно таким, как мой брат: ёсан только закончил собрание для старшекурсников в качестве аспиранта, и уже спешит к малышам, чтобы организовать посвящение. его это все, на самом деле, не касается, но ёсан любит толпу, любит людей и любить быть в центре внимания любого сборища, пока я наблюдаю за ним и его стремлением узнать как можно больше личностей где-нибудь со стороны. он подхватывает меня под локоть и тащит за собой так быстро, что я едва успеваю захватить только что оставленную сумку; - мне нужен твой совет, - он говорит тихо, напряженно, и весь какой-то взвинченный, будто то, о чем ему предстоит меня спросить, вызывает в нем целую волну негодования и дискомфорта, а когда он замирает на мгновенье, поджимает свои пухлые губы и сжимает челюсти так сильно, что слышен скрип, я понимаю, в чем дело: нужно только проследить за взглядом брата. он замечает в толпе тебя - ты, в отличие от всех, никуда не торопишься и идешь не спеша; ты тоже нас заметил и теперь улыбаешься, как полоумный, тормозишь еще сильнее, поджидая, и из-за этого ёсан старается ускорить сильнее. это заставляет меня коротко рассмеяться практически в ухо брата: он обзавелся поклонником и не может отделаться от него, а как отшить так, чтобы это не было грубо, не совсем и не до конца представляет. - да ладно тебе, - я присматриваюсь к тебе, оборачиваясь через плечо, и улыбаюсь чуть шире, чуть виновато, когда ты смотришь нам вслед удивленно и раздосадовано, - почему бы тебе не присмотреться к нему? попробуй хотя бы подружиться. он выглядит мило, - ёсан недовольно усмехается, качает головой из стороны в сторону и оставляет мой вопрос без ответа, потому что для меня понятно все итак, ведь ты, ренгу, абсолютно не в его вкусе. ёсана всегда привлекали хрупкие субтильные мальчики с длинными костлявыми пальцами, тощими руками и впалыми животами; ему нравились длинные волосы и бледная кожа, узкие носы с горбинкой и выпирающие позвонки; он обожал костюмы, рубашки, мягкие кардиганы и широкие свободные штаны, мягкие туфли или простые кроссовки, цепочки на шеях и серьги в ушах, и ты совершенно не попадаешь ни по одному из критериев: ты занимаешь плаваньем и единоборствами, у тебя короткие темные волосы, крепкие руки и плечи, мощные бедра и узкая талия; ты не носишь пиджаки и в рубашках тебя невозможно заметить, зато футболки, растянутые майки, больше открывающие, чем скрывающие, худи и безрукавки таскаешь за милую душу, и мне жаль тебя, потому что шансов перед моим братом у тебя действительно нет никаких, и все твои попытки сблизиться с ним обречены на провал. ты кажешься добрым и обаятельным парнем, и люди к тебе тянутся; иногда мне кажется, что ёсан видит в тебе конкурента, в тебе и в твоей популярности, в которой ты не нуждаешься и которую даже не замечаешь, но все это, с большей вероятностью, глупости. ёсан останавливается только у турникетов: мне пора домой, а ему к первокурсникам, и поэтому у нас есть совсем немного времени до того, как подъедет мое такси. я перекидываю ремешок сумки через голову, поправляю ее, закидывая телефон внутрь и закрывая замок, и обеими руками обхватываю ладонь брата, ненавязчиво сжимая пальцы, - просто попробуй, ладно? если не хочешь видеться с ним наедине, можешь пригласить его домой, я все равно не буду вам мешать, - ёсан молчит несколько минут, как будто сомневается, жует губу, глядя куда-то поверх меня, а потом его плечи опускаются и он весь как будто сдувается, перед тем как кивнуть головой в согласии и натянуто, но все же улыбнуться. телефон вибрирует чередой уведомлений и я тороплюсь к выходу из университета, сбегаю по ступенькам вниз, прикрывая голову сумкой от внезапно обрушившегося дождя, и торопливо забираюсь в прогретый салон белой киа со стандартными наклейками на боках; и только когда водитель трогается, я оборачиваюсь, кидая последний взгляд в сторону выезда, и замечаю тебя, удерживающего мотоциклетный шлем в руках и глядящего мне вслед.

[indent] о том, что мой брат не такой, как другие мальчики, я узнала первой. ему было шестнадцать, когда он решил рассказать мне; наши родители уехали на чеджу - отмечать юбилей свадьбы, а мы остались дома под присмотром тети, которая все еще пыталась устроить свою личную жизнь и поэтому с нами время практически не проводила. мы были предоставлены сами себе и, почувствовав вкус свободы, едва не пустились во все тяжкие (разумеется, мы не знали ограничений, пока роли и взрослели, но порой нам приходилось слышать слово 'нет' по объективным и разумным причинам, так что нам хотелось все же через некоторые пороги недозволяемого перешагнуть). имея поддельные удостоверения, подтверждающие личность, раздобытые друзьями ёсана, мы первый раз сходили в клуб, первый раз покатались на отцовской машине без его ведома и первый раз попробовали алкоголь, закупившись на противоположной окраине сеула, чтобы не попасться на глаза знакомым и не вызывать лишние, никому ненужные вопросы. тогда-то, разливая по стеклянным стаканам макголи, ёсан раскрыл главный секрет всей своей жизни. он заметно волновался и нервничал, постоянно усмехался, кривя губы в презрительной усмешке, направленной на самого себя, и я даже представить не могла, насколько ему тяжело и трудно дается все это: и держать секрет в страхе, что родители могут прознать и рассказывать, не зная при этом, какую реакцию стоит ожидать, но я - я любила его настолько сильно и предано, что готова была принять абсолютно все. ёсан был со мной намного чаще, чем родители; мы росли вместе, как погодки, и он никогда не отворачивался от меня, не избегал, не пытался отвязаться. он защищал меня так, словно был намного старше, мудрее и опытнее, а я смотрела его в рот, принимая все сказанное за чистую монету. если его наказывали и лишали чего-то, я отказывалась от того же добровольно или, если не отказывалась, то обязательно пробиралась в комнату брата, чтобы поделиться - игрушкой, мороженым или чем-нибудь еще, только бы скрасить его заточение и поднять настроение. в школе он был защитником слабых, защищал тех, кого обижали, и сам за это нередко получал, а вместе с ним и я заодно, потому что бегала хвостиком и брала с него пример, гордясь своим оппой и считая его настоящим эталоном и идеалом. я и понятия не имела, о чем захочет рассказать мне ёсан в тот вечер: его пальцы держали стакан настолько крепко, что ладони успели побледнеть, губы дрожали и он прятал от меня свой взгляд, когда шепотом признавался в том, за то клеймят, за что отрекаются, что не могут принять многие родители в консервативной корее, да и не только родители, на самом деле, и когда я отставила в сторону свой, когда переползла по подушкам к нему и обняла, прижимая голову к своему плечу, ёсан расплакался. впервые в жизни он плакал мне громко, открыто, не боясь чего-то и испытывая, вероятно, облегчение, в котором нуждался так долго. он цеплялся за рукава моего свитера, мочил слезами мягкую шерсть и безостановочно всхлипывал, пока не начал икать от переизбытка испытываемых эмоций и переживаний. он боялся, что я не смогу понять его и принять; боялся, что отвернусь от него и тогда он останется совсем один - он признавался мне в этом, когда успокоился немного и мы перебрались с подушек на пол, подпирать изножье дивана. теперь я уже лежала головой на его плече, а наши пальцы были переплетены и ладони лежали между нами. руки уже затекли и устали, но было как-то все равно. я хотела, чтобы брат все рассказал родителям. хотя бы матери, чтобы не было так тяжело; он боялся и не торопился с этим, а я не подгоняла, но ждала. ему потребовался практически год, чтобы собраться с мыслями, чтобы набраться смелости, и все же он сделал это. ёсан не хотел скрывать что-то от отца, поэтому решил, что стоить узнать и ему тоже; он держал меня за руку, ища поддержку в немом присутствии, и я стояла рядом, как обещала; поглаживала по прямой напряженной спине, чтобы помочь хоть немного расслабиться, и когда он заговорил, когда выпалил, родители только переглянулись, не сдерживая улыбок, а потом признались: они догадывались. думали, что это может оказаться правдой и читали об этом; позже папа сказал, что ему было тяжело с этим смириться только первое время, но потом он понял: ёсан все еще его сын и ничего не изменилось. он не сделал кому-то больно, он не издевался над кем-то, не измывался и не убивал, он не обижал слабых, прилежно учился, имел планы на будущее и стал настоящей гордостью, так что им - родителям - все равно, кого он полюбит и приведет в дом, главное, чтобы этот человек любил их сына таким, какой он есть. и потом - после этого короткого, но тяжелого для ёсана разговора, все вернулось на круги своя. от появившейся уверенности он стал более раскованным, расслабленным и спокойным; он начал активнее ухаживать за своей кожей и одеждой, экспериментировал со стрижками и цветом волос, делал укладку, пользуясь моим утюжком и щипцами, пока родители не подарили ему собственные, делал легкий макияж и ходил на маникюр, стал привлекать внимание и учился этим пользоваться, зная, что есть люди, которые его всегда поддержат. тогда мы с ним стали еще ближе и я была безумно благодарна ему за то, что в один пасмурный холодный день он доверился мне, и я делала все, чтобы это доверие не разрушить и его не подвести. к счастью, у меня получалось; и чем старше мы становились, тем проще было нам обоим. после окончания школы ёсан съехал в съемную квартиру, которую позже родители для него выкупили, взяв кредит, а спустя год к нему переехала я, чтобы избежать тотального контроля тоскующих по сыну матери и отца и научиться самостоятельной взрослой жизни. брат начал подрабатывать, выведя свое увлечение фотографией на новый уровень, а я устроилась в небольшой традиционный ресторанчик официанткой ради собственных карманных денег, самостоятельно добытых. учеба в университете была увлекательной; намного сложнее, намного интереснее, чем в школе. бешеная конкуренция между одногруппниками и сокурсниками не позволяла расслабиться ни на миг, и если в направлении, который выбрал брат, напряжение чувствовалась в воздухе и было практически осязаемым, то там, где училась я, не каждый был уверен, что будущая специальность ему понадобиться. я хотела связать свою жизнь с торговлей; у меня неплохо получалось общаться с людьми, я умела убеждать с детства и почему-то не сомневалась в том, что продать кому-то что-то у меня получится с лихвой, главное научиться разбираться получше в маркетинге и психологии - без этого особо никуда не всунешься. так что, я быстро нашла подход к преподавательскому составу и вклинилась в ряды любимчиков, заслуженно несколько раз становилась лучшей студенткой, но усидчивости, чтобы занимать это почетное место на постоянной основе, мне не всегда хватало. так что, студенческая жизнь действительно имела свои плюсы и минусы, достоинства и недостатки, но по ней я не скучаю совершенно точно. аспирантура для меня сейчас - лишь шанс повысить профессиональные навыки и получить шанс скакать по карьерной лестнице вверх, потому что то, что я имею сейчас, меня не особо устраивает: я действительно в продажах; но от составления букетов и торговли ими много ожидать не приходится.

[indent] в ёсане мне безумно нравилась избирательность. он любит корею все своей душой и никуда уезжать из нее не собирается, и поэтому прекрасно понимает, что ему придется в жизни не совсем сладко, если вдруг он раскроет свою ориентацию и не будет скрывать в обществе своих предпочтений; несмотря на все это, он знал себе цену (считал себя бесценным, разумеется) и не выбирал из того, что было под носом, если ему это не нравилось. пару он ходил в гей-клубы и даже брал меня с собой, так, на всякий случай, как будто я смогла бы ему как-то помочь; места злачные, интересные, яркие и любопытные, но ему по душе особо не пришлось. развлекаться там весело - куча парней и девушек без комплексов, стеснения и предубеждений; много обнаженных тел, красивых в физическом совершенстве, много алкоголя и травки, сплошная анархия и невозможность найти кого-то для построения серьезных отношений. пару раз он скачивал и устанавливал тиндер, уверенный, что ему повезет именно там, но парни, все как один, были стопроцентными натуралами или под стандарты ёсана не подходили, и про приложение он забывал с разочарованием и обещанием самому себе больше к ним не возвращаться. пару рад он заходил даже на сайты для знакомств, дело доходило до общения с кем-то, но как только ему скинули нюдсы рандомно в середине диалога, диалог, разумеется, тут же прекратился. брат зачем-то фотку чужого члена, малопривлекательного, перекинул мне, а я чуть не переслала в семейный чат, промазав с галочкой. к счастью, нам удалось избежать этого позора, но ёсан был на грани отчаяния: ему хотелось признания и любви, хотелось отношений, романтики, чтоб парные браслетики, футболочки, фотки на заставках телефонов, но терпеливо ждать всего этого не хотел. на какой-то студенческой вечеринке по случаю дня независимости, чусока или чего-то еще, что не сохранилось в памяти мы оказались втянуты в игру. идея показалась всем классной и нереально крутой: еще бы, мы были молоды и пьяны настолько, что уже не соображали особо, но зрелища хотелось всем, поэтому никто не придумал ничего лучшего, чем правда или действие и, разумеется, ни в одном круге не было ни одного невинного вопроса. кому-то пришлось рассказать, когда он лишился девственности, кому-то - как и с кем, кто-то вспоминал свой первый поцелуй, кто-то перечислял свои кинки, кто-то звонил бывшему, чтобы предложить встретиться с заняться чем-нибудь интересным в последний раз, кто-то делился историями об ожиданиях и реальности, а мой брат, краснея щеками из-за переизбытка выпитого, сначала признался в том, что он по мальчикам, а потом - с подачки какой-то девочки со второго курса архитектурного - на глазах у всех поцеловал сехуна, моего старосту. тот, конечно, на поцелуй ответил - это было чертовски горячо и кому-то даже пришлось удалиться на время, но потом, облизывая розовые губы, сехун признался, что у него вообще-то девчонка и есть и его такое не интересует. ёсан не особо расстроился, зато на утро испытал облегчение: практически весь поток узнал о его ориентации, и никто ничего ему не сказал. никто не выражал своего возмущения или негодования; разумеется, были и те, кто перестал общаться, подходить, подсаживаться в столовой и разговаривать, но их было меньшинство, и мой брат, наконец, почувствовал себя счастливо. ему больше не нужно было молчать и сдерживать себя, боясь оказаться в опале; и я была рада, что люди, которыми он себя окружил, позволили ему расслабиться и значительно упростить жизнь, потому что после этого ёсану и не нужно было кого-то искать: те, в ком он так нуждался, находили его сами; он влюблялся быстро и пылко, порой также быстро остывал, пытаясь методом проб и ошибок узнать, чего он ждет от отношений, и я старалась поддерживать его, потому что ближе, чем мы сами, для нас никого не было. [align]
[align=justify] [indent] решение о поступлении в аспирантуру далось мне очень легко: во-первых, многие мои сокурсники подали документы практически сразу, в одно время вместе со мной; во-вторых, там уже учился мой брат и я знала, что могу рассчитывать его помощь; в-третьих, аспирантура - это возможность оттянуть юность и молодость, задержаться в безмятежности еще чуть-чуть, и я не могла это упустить; мне нравилось работать, нравился мой офис, мой маленький уголок, моя чашка в общей кухне, мое парковочное место, занимать которое я не могла из-за отстутсвия машины, моя компания - людей в ней были похожи на меня саму, но от привычного всегда слишком тяжело отказываться, и перспектива вернуться в стены сеульского национального манила неимоверно сильно, и вот там - как раз-таки там - мы с тобой и познакомились. ты привлекал внимание каждым своим появлением на начищенном до блеска спортивном байке; девчонки мечтали о том, чтобы ты их на нем прокатил, парни - чтобы дал погонять; я себя относила к первым - и хотя бы саму себя в собственных желаниях обманывать не хотела, потому что белозубая вечно счастливая улыбка и крепкие бедра, обтянутые мотоциклетными штанами и обнимающие крепко корпус байка нравились, цепляли, рождали не самые приличные и правильные мысли, особенно до тех пор, пока мы с тобой не познакомились поближе. ты постоянно к нам присматривался, и если сначала я думала, что это из-за меня - по правде, ждала первого шага каждый день, прихорашиваясь утром - дома, после обеда - в уборной университетского корпуса, чтобы выглядеть на все сто и быть во всеоружии, когда ты пригласишь на свидание, то позже начала укрепляться в сознании, что из-за моего брата, просто потому, что начал крутиться рядом с нами, но подобраться пытался именно к ёсану, а не ко мне. я ему о своей новой увлеченности рассказать, к сожалению, успела и, вероятно, так отстраненно себя вел мой брат отчасти из-за этого - не хотел стать тем, кто вдруг способен разбить сердце младшей сестры. я бы не обиделась на него, если бы он начал к тебе присматриваться, но чувствовала бы первое время себя отвратительно, в этом можно и не сомневаться. ты смог найти подход к моему брату: пусть он и пытался тебя избегать, но если возможности не было и ему приходилось стоически терпеть, он не изображал из себя идиота, а расслаблялся, отпускал ситуацию и начинал общаться. со временем это общение начало продвигаться дальше: вы обменялись телефонами, переписывались, созванивались, ходили в кино вместе - ты звал с вами, ёсан приглашал каждый раз, но я постоянно отказывалась, не желая быть пятым колесом телеги или третьей лишней в вашей парочке; мне итак хватало постоянных разговоров брата о том, какой ты классный, и больше избегать тебя в толпе он не собирался. ты стал частым гостем в нашей квартире и мне пришлось узнавать тебя ближе; не то, чтобы мне этого хотелось, ренгу, но ты вынуждал. я запомнила, что ты предпочитаешь зеленый чай черному; ешь только белую рыбу, обожаешь острое и не пьянеешь от соджу; тебе нравятся ужастики, ты не фанатеешь от женских айдол-групп, не хочешь продавать свой байк, но мечтаешь о машине; у тебя нет братьев и сестер, ты единственный ребенок в семье, но родители тебя не баловали - я не совсем понимаю, для чего мне вся эта информация, но так, на всякий случай, все же держу ее в голове. иногда вы с ёсаном запирались в его комнате. я надеялась, что вы там ничем таким не занимаетесь, хотя бы в моем присутствии, но сомневаться приходилось, когда вы выбирались на кухню с блаженными и умиротворенными улыбками на лицах. чем чаще ты заседал на нашем диване, тем больше поводов я обычно искала уйти из квартиры, испытывая необъяснимую, но обоснованную обиду и на тебя, и на брата, и на себя саму: ты ведь не понравился ему изначально. ты, буду откровенной, не нравишься ему и сейчас - ёсан влюблен по уши в какого-то мальчишку, поэтому до крутых байкеров ему нет дела; именно поэтому я не понимаю, почему он так с тобой возится, как курица с яйцом, включая режим лучшей подружки-кокетки, в котором может находиться бесконечно долго; а меня - меня не должно это касаться в принципе, но почему-то все же задевает. глубоко и сильно. возможно, именно поэтому я удивилась тому, что брат решил тебя пригласить; он не был из тех, кто играл чувствами безответно влюбленных, и сталкивать лбами тебя и своего краша навряд ли бы смог, так что, да - я искренне удивилась и задержалась на чужом празднике только для того, чтобы увидеть, чем все закончиться и, в случае чего, стать для кого-нибудь жилеткой.

[indent] большинство из присутствующих я и не знаю: у ёсана много друзей, он общается с разными людьми и ко всем умудряется найти подход; наверное, больше всего мы с ним похожи именно этим, поэтому я не чувствую себя неуютно, знакомясь с его приятелями, даже с теми, которых вижу в первый раз в своей жизни. в квартире немного душно, хоть окна и открыты нараспашку, и я закрываюсь в своей комнате, чтобы сменить рубашку на просторную футболку, а длинную юбку на шорты покороче, потому что потеть не очень хочется. в гостиной темно, шторы задернуты, но тут и там горят свечки, фонарики и лампочки, освещая лица присутствующих; ёсан в компании друзей-аспирантов распивает пиво, сидя на диване в центре комнаты, кто-то рубится в приставку, кто-то уже занимает ванную и оккупирует унитаз, и я посматриваю на часы, дожидаясь, на самом деле, восьми вечера, потому что в восемь вся эта разношерстная толпа уйдет куда-нибудь отдыхать. в их планах было только собраться здесь, и я даже рада, что через пару часов в квартире никого не останется: не придется убирать весь праздничный срач. в моем стакане практически не осталось воды и долька лимона уныло лежит на самом дне; я пользуюсь случаем, чтобы остаться наедине с собой в кухне и подливаю холодной воды из бутылки, охлажденной в холодильнике. лимон отправляется в мусорное ведро, сменяемый свежей долькой, и только когда я вновь лезу в холодильник, чтобы раздобыть несколько кубиков льда и закрываю дверцу, я замечаю тебя. ты в темной худи и с идиотской панамкой на голове подпираешь задом стол, разглядываешь содержимое своего стакана - кажется, это обычная кола, и о чем-то думаешь. мне бы остановиться, поздороваться, поговорить и спросить, почему ты здесь, а не там, среди всех остальных приглашенных, но я отказываюсь от этой идеи моментально и проскальзываю мимо тебя на небольшой балкончик, перила которого заставлены горшочками с цветами. домашние розы, петуньи, нераспустившийся табак в вазонах занимают слишком много места и проводить время здесь за чашечкой кофе безумно приятно, но неудобно; однако, на улице начинает темнеть, на улице свежо и пасмурно, и ветер, редко поднимающийся над верхушками деревьев, остужает разгоряченную кожу. я прижимаюсь спиной к перилам со стаканом воды в руках и разглядываю лепестки крошечного персикового бутона цветка розы, когда кто-то останавливается напротив слишком близко, когда чьи-то ладони сжимаются вокруг тонкого ограждения по обе стороны от меня, когда чей-то запах - не парфюма, не геля для душа, не не шампуня или средства после бритья - а запах самого человека, едва уловимый, но приятный, отдающий чем-то свежим и теплым - забивается в ноздри, когда чьи-то губы врезаются в мои собственные напористо и слишком уверенно, я, кажется, перестаю дышать. кто-то целует: пытается делать это, сминая то верхнюю, то нижнюю губу, касаясь аккуратно, ненавязчиво языком в попытке раздвинуть, и я удивлена, потеряна, ошарашена настолько, что позволяю, открываю рот не сразу, но кто-то пользуется этим, выдыхает сквозь поцелуй облегченно и прижимается еще ближе, грудью к груди, на этот раз сжимая пальцами не кованое ограждение, а мои бока сквозь тонкую ткань оверсайз-футболки. и это - господи - это так приятно, что я отвечаю, медленно, не так уверенно, но двигаю чужим губам собственными навстречу, пробуя, изучая и смакуя, поощряемая нетерпеливыми касаниями, и только когда одна ладонь поднимается выше, касается вскользь груди, я замираю, а потом, упираясь руками в чужие плечи, заставляю кого-то отодвинуться. я облизываю губы, дышу учащенно, пытаясь надышаться, поднимаю взгляд в оцепенении и замираю вновь, в удивлении и потрясении, потому что передо мной, такой же удивленный, стоишь ты. ты все еще касаешься меня, ты все еще слишком близко, несмотря на мои попытки оттолкнуть, и я собираю всю волю в кулак, прежде чем взглянуть в твои расфокусированные глаза и отмереть, наконец, - какого черта ты творишь? - мой голос звучит не настолько разозлено, насколько должен; я, скорее, шепчу, чем возмущаюсь, и этого хватает, чтобы ты тоже пришел в себя. этого хватает, чтобы отодвинулся, насколько позволяет невместительный узкий балкончик, чтобы проговорил торопливо: - я все объясню, - и опустил голову вниз. я только сейчас замечаю, что стакан, который я держала до этого в руке, вдребезги разбитый осколками лежит на полу, а моя вода практически вся уже успела стечь куда-то вниз. - уж постарайся, - мой голос крепнет, обретает смелость и звучит раздраженнее, чем до этого, потому что я и правда испытываю что-то вроде злости: как ты смеешь целовать сестру человека, за которым постоянно вьешься хвостиком? как ты смеешь целовать сестру человека, который сидит в соседней комнате и, возможно, начинает испытывать к тебе ответные чувства? как ты можешь целовать девушку, когда сам втрескался в парня? все эти вопросы заставляют меня нервничать, все эти вопросы заставляют сомневаться в твоей адекватности и во всем том, что я говорила брату о тебе; ты казался ему странным до последнего, и я правда не понимала, в чем может быть дело и что для моего брата не так, но сейчас мне не нужны никакие объяснения, ты справляешься со всем прекрасно и в одиночку, - а что, если бы ёсан увидел? как бы ты оправдывался перед ним? - да еще и в его день рождения? я ловлю себя на мысли, что продолжаю держаться за твои плечи, паршиво, но мне нравится; они крепкие, широкие, рельефные, и я бы с удовольствием держалась за них подольше, но не позволяет обстановка, сложившаяся ситуация и совесть, поэтому мои ладони скользят по плотной ткани - тебе не жарко? - ниже, но не для того, чтобы облапать грудь, а для того, чтобы толкнуть, заставить подвинуться и дать возможность вернуться на кухню. ты шагаешь следом, я слышу это и чувствую по тому, как твои пальцы обвиваются вокруг моего запястья, не позволяя уйти далеко, и мне это не нравится, честно, регун; не нравится по одной простой причине - это все может зайти слишком далеко, а я так не хочу, я так не могу; не могу засматриваться на парня, который ухлестывает за моим братом; не могу смотреть на парня, которого в принципе может увести мой брат, и обычно наши вкусы в мужчинах совершенно не совпадали: помнишь? тонкие пальцы, мелкие кости, феминность во внешности - это все для него; надежность, маскулинность, мышцы - это все для меня, и ты так идеально вписываешься в мои стандарты, что от этого буквально хочется плакать: все было бы намного проще, если бы изначально ты посмотрел на меня; если бы заметил меня, а не ёсана, если бы попытался ухаживать за мной, а не виться за ним хвостиком - тогда бы я точно не упустила возможности сблизиться с тобой, но жизнь, по всей видимости, не самая справедливая штука, иначе как объяснить то, что она пытается свести не тех людей? ты отвлекаешься и больше не смотришь так пристально, когда кто-то приближается к кухне, выключив музыку, и я дергаю рукой, чтобы освободиться от хватки, но ты сжимаешь сильнее, давай понять - не отпустишь - и мне приходится смириться, даже когда брат, сначала удивленный, а потом что-то обдумывающий и внезапно осознающий, расплывается в улыбке и подпирает плечом косяк, - точно не хочешь с нами? - он смотрит на меня и я качаю головой из стороны в сторону: мне итак не особо хотелось выходить куда-то из дома, но теперь, когда необходимость выяснить все с тобой обретает высокую значимость, я утверждаюсь в решении остаться дома, - а ты, ренгу? - он переводит взгляд на тебя, и ты запинаешься, прежде чем ответить, но мой брат словно и так все понимает и не надеется на положительный или отрицательный ответ, вместо этого он прощается с нами обоими и уходит в компании друзей, и до тех пор, пока не хлопает входная дверь, я не позволяю себе расслабиться и выдохнуть от облегчения: чуть не попались. ты тоже смотришь в сторону выхода и я не сомневаюсь в том, что предугадываю твои мысли наперед. хочешь присоединиться к ёсану? черта с два ты это сделаешь, - пока мы с тобой все не выясним, ты никуда не уйдешь, - потому что я не позволю тебе водить моего брата за нос, каким бы хорошеньким ты ни был в моих глазах.